ШРАМ: ОБРЕТЕНИЕ АДА

Возле костра его встретил Волк, «старшина» лагеря, высокий, угрюмый ветеран с исчерченными шрамами лицом и густыми темными волосами с такой проседью, что они казались посыпанными солью. Волк молча протянул руку, и Иван пожал твердую, как доска ладонь.

— Поздорову, бродяга, — негромко сказал «старшина», — Давно тебя не видел. Как занесло к нам?

— Со свалки иду. Странные дела там творятся ночью. Напарника вот там оставил в итоге.

Волк удивленно поднял бровь.

Тайга вкратце рассказал, и с каждой его фразой «старшина» мрачнел все больше и больше. Потом достал пачку папирос, закурил, глубоко затягиваясь.

— Надо же… Вот как. А я думал, врут малолетки. Месяц назад один рассказывал, как за ним «москвич» гонялся, так я, балбес, не поверил, посоветовал травы меньше курить.

— А этот парень тут? — спросил Иван, — Пообщаться бы с ним.

— Нет, — мотнул Волк головой. — Позавчера в «лифт» влетел. Царствие ему всякое-разное.

— Мда. Печально. Со мной Чалдон был, вот ночью куда-то и пропал, мы от экскаватора в разные стороны рванули.

— Чалдон? Не слышал про такого. Новичок?

— Да нет, вроде. Алкаш просто запойный.

— Ладно тогда, земля здешняя ему пухом.

Волк досмолил папиросу, поправил висящий за плечом автомат.

— К барыге пойдешь?

— К нему. Товар продать да разжиться кое-чем.

— Удачи… — Волк отвернулся и не спеша зашагал к костру, у которого сидели несколько новичков. Тайга из темноты несколько минут понаблюдал за «пополнением», приглядываясь к лицам, и они автоматически откладывались в памяти. Скорее всего, все или почти все из этих мужиков и парней погибнут в ближайшие несколько недель. А если кто выживет — что ж, по крайней мере, Иван уже будет знать, где и при каких обстоятельствах он его встречал.

Впрочем, мало кто из «молодежи» обращал внимание на широкоплечего, угрюмого вида, заросшего почти превратившейся в бороду щетиной мужика, шагавшего по центральной улице поселка. Все были заняты решением или обсуждением сугубо своих, гораздо более насущных проблем и вопросов, чтобы глазеть по сторонам.

Но к Сидоровичу Тайга сразу не попал. Возле забранного решеткой окна уже стоял какой-то неопрятного вида бродяга и беседовал с торговцем. Услышав шаги за спиной, незнакомец обернулся, вперился взглядом в Ивана, несколько секунд пристально изучал его, а потом проговорил:

— Человече, будь так добр, ненадолго покинь нас.

Будь нынче другие обстоятельства, не боли нога и не ворочайся взвинченные ночными происшествиями и нелегким днем нервы, Тайга, скорее всего, просто молча вышел бы на лестницу и дождался конца секретного разговора. У каждого могут быть свои тайны, не предназначенные для чужих ушей. Но сегодня Ивана подобная просьба нешуточно зацепила.

— А ты мне кто тут такой, чтобы указывать?

Лицо незнакомца нехорошо ощерилось, но он также вежливо, еще более мягким, крайне дружелюбным голосом повторил просьбу:

— Будь добр, выйди.

— Да пошел ты, козел, — буркнул Иван, идя вперед и намереваясь плечом оттереть нахала.

— Цыц! — рявкнул вдруг Сидорович и бахнул открытой ладонью по своему столу, даже приподнявшись с кресла, — Унялись оба! Собачиться наверх идите. Клык, ты чего борзеешь? Что тут за тайны мадридского двора? Сказал же — нет у меня ничего. Все, что было, дал. Вот и иди отсюда!

Отталкивающее, с немного отвисшей нижней губой, как у бомжа-пропойцы, сивое лицо Клыка исказила усмешка-оскал, отчего показался один из верхних резцов, длинный, желтый, видимо, давший человеку его прозвище.

— Ну спасибо, люди добрые. Уважили. Век не забуду…

Его вежливые, без малейшего оттенка злобы слова как нельзя больше контрастировали с самой ситуацией и внешним обликом говорящего. Позже Иван Тайга часто укорял себя: дурак, балбес, ну зачем связался, как малолетка тупоумный? Все в Клыке говорило само за себя, вернее кричало, что далеко не так прост обладатель потрепанного кожаного плаща и неприятной физиономии. Хотя бы глубоко утопленные в череп глаза под тяжелыми козырьками густых бровей — умные, предельно внимательные, остро-холодные, словом, глаза чрезвычайно опасного человека.

Но нет! Разум Тайги был затоплен охватившим его граничащим с яростью раздражением, Иван резко отпихнул Клыка плечом и подошел к решетке Сидоровича, снимая рюкзак. Стрелять и вообще буянить в этом бункере никто не будет — каждый бродяга соблюдал железную субординацию, если не хотел стать тут и вообще во многих местах персоной нон грата. Так и есть. За спиной прошелестели шаги, негромко хлопнула дверь. Казалось бы, Клыку, оскорбленному и выставленному вон, полагалось на прощание хотя бы шарахнуть металлической плитой о косяк так, чтобы пыль посыпалась. Однако нет! Странная, ненормальная вежливость уже начинала пугать.