Шрам

– Дерьмо это собачье. – Голос Бруколака звучал жестко и глухо. – Божья сперма, Утер, это же… ложь. Неужели ты… неужели ты не помнишь, как я узнал, что они собираются делать с аванком?

– Шпионы, – ровным голосом сказал Доул, снова встречаясь с ним взглядом.

Бруколак ответил уклончиво:

– Шпионам известно только всякое вранье и намеки. Не обманывай себя. Я знаю, потому что ты мне сказал.

Взгляд Доула стал холодным, пронзительным.

– Это клевета, и я не позволю тебе ее повторять, – сказал он, но Бруколак оборвал его смехом.

– Да ты посмотри на себя, – изумленно сказал он. – С кем, по-твоему, ты говоришь? Брось ты к херам важничать. Ты знаешь, что я имею в виду. Конечно же, ты не поделился со мной этой информацией добровольно и даже признавать того, что это случилось, не желаешь. Но хватит, Утер. Я пришел к тебе с предложением, а ты… Ты слишком хороший профессионал и не выдашь ничего такого, что может потом обернуться против тебя, но пожелай ты ввести меня в заблуждение или внушить мне, что я ошибаюсь, ты вполне мог бы это сделать. Но ты этого не сделал, и я тебе благодарен. И конечно, я не против, играй себе, если хочешь, в эту дурацкую игру, не признавай того, что нам обоим хорошо известно. Ты не подтверждаешь моих подозрений… хотя и не опровергаешь их; что ж, я не против. Можешь и дальше просто молчать… Факт остается фактом, Утер. – Бруколак рассеянно сбросил с перил щепки, и те поплыли в темноту. – Факт остается фактом: ты сам поставил меня в известность. И ты знаешь, что руководители других кварталов мне не поверят, если я им сообщу. Ты дал мне то, что я должен нести в одиночестве. А причина, думаю, в том, что ты знаешь: план этот глуп и опасен, и ты не понимаешь, что делать с этим знанием, и хочешь заполучить союзника.

Доул улыбнулся.

– Неужели ты настолько самоуверен? – презрительно сказал он. – Неужели ты вовсе не сомневаешься в себе и считаешь, что можешь любой разговор, любое недопонимание обратить себе на пользу?

– Ты помнишь големов бритвы? – неожиданно спросил Бруколак, и Утер Доул тут же замолчал. – Долину парового ветра? – продолжал Бруколак. – Помнишь это место? Помнишь тех тварей, что мы там видели? Город перед нами в долгу. Ведь именно мы спасли его, хотят они это признавать или нет, знают они это или нет. Где тогда были эти треклятые Любовники? Был ты, и… был я.

Крики чаек. Звук ветра, гуляющего между кораблей, поскрипывание в Заколдованном квартале.

– Я тогда кое-чему научился, Утер. – Голос Бруколака звучал спокойно. – Я научился понимать тебя. Я тебя знаю.

– Божьи ветры! – Утер Доул повернулся к нему. – С какой это стати ты играешь в старого боевого товарища? Я не на твоей стороне, Бруколак! Я с тобой не согласен! Это ты можешь понять? Да, у наших отношений есть история, и, Кириад знает, я без особой нужды не буду с тобой ссориться, мертвяк. Я – лейтенант, а ты никогда не был моим капитаном. Я пришел сюда сегодня по твоей просьбе. И больше ничего.

Бруколак поднес руку ко рту и смерил Доула взглядом. Его длинный язык высунулся над пальцами. Он опустил руку, и лицо его было печальным.

– Шрама не существует, – сказал Бруколак.

Воцарилось молчание.

– Шрама не существует, – повторил он, – и если по какой-то случайности астролономы ошибаются и он все же есть, то мы его не найдем. А если каким-то чудом и найдем, то ты, ты, Утер, в первую очередь, знаешь, что это будет означать для нас всех. Смерть.

Он махнул рукой в сторону ножен с мечом, висящих на левом боку Доула. Затем указал пальцем на правый рукав своего собеседника, где, словно вены, топорщились переплетенные провода.

– Ты это знаешь, Утер, – сказал Бруколак. – Ты знаешь, какие силы можно разбудить, если иметь дело с подобными вещами. Ты знаешь, что встреча с этими силами для нас конец. Ты это знаешь лучше любого другого, что бы твои идиоты ни думали на сей счет. Для нас всех это будет значить гибель.

Утер Доул опустил глаза на свой меч.

– Не нашу гибель, – сказал он, и лицо его неожиданно осветилось прекрасной улыбкой. – Все не так уж однозначно.

Бруколак покачал головой.

– Ты самый храбрый из всех, кого я знаю. Во всех отношениях. – Говорил он задумчивым, исполненным сожаления голосом. – Поэтому-то я с таким удивлением и взираю на другую сторону твоей натуры – низкую, малодушную, трусливую, предательскую, робкую. – Доул не шелохнулся, ничем не выразил своего отношения к услышанному, а Бруколак говорил ровно, без всякой издевки. – Неужели ты, Утер, убедил себя, что самое лучшее – исполнять свой долг, а там будь что будет? – Он покачал головой, недоуменно глядя на Доула. – Ты, случайно, не мазохист, Утер Доул? А? Ты что, получаешь удовольствие, унижая себя подобным образом? Неужели у тебя встает, когда эти вонючие дырки отдают тебе такие вот идиотские приказания? Неужели ты кончаешь, возбужденно дрочишь, когда слепо подчиняешься им? О, божья сперма, на твоем хере теперь, наверно, нет живого места, потому что это самые безумные из всех приказов, которым ты старался подчиняться, сам же прекрасно знаешь… И я не позволю тебе выполнить их.