Шофер

К дому Пахомовых бандит подобрался после полуночи — в это время порядочные люди крепко спят, а остальные видят плохие сны и ворочаются. На взгляд Петьки, Травин был не просто плохим, а последней сволочью, так что в кровати наверняка вертелся как на сковороде. Лукашин пролез через дыру в заборе, подкрался к двери, и тут же спрятался у завалинки. Куры в сарае закудахтали, входная дверь распахнулась, на улицу вышла женщина в ночной рубашке и телогрейке, она проверила дверь в курятник, и ушла.

— Вот ведь бабе не спится, — Петька сплюнул, выждал ещё несколько минут, и поддел щеколду тонкой линейкой.

Покойный Пашка говорил, что Травин живёт в пристрое, слева от хозяйской половины, туда вёл небольшой коридор, расходящийся на две комнаты. Петру нужна была та, что прямо, он тихо, стараясь не скрипеть, прошёл по половицам, дверь распахивать не стал, открыл чуть только, чтобы протиснуться. В лунном свете отлично была видна кровать, на которой лежал Травин, тут ошибиться трудно было, мощное тело с подвешенной к потолку ногой. Лукашин взял молоток наизготовку, примерился, чтобы прыгнуть и с одного удара проломить голову. Но внезапно заметил шевеление в тёмном углу. От неожиданности он оторопел, сделал шаг назад, чтобы уйти, но тут включился электрический свет, Петьку сзади схватили и повалили на пол.

— Как видите, товарищи, преступник задержан при осуществлении своего коварного замысла, — из угла вышел субинспектор Панов, он сиял и лучился улыбкой.

Петьку крепко держали за руки агенты уголовного розыска, Травин хотел было стащить гипс с ноги, но вынужден был так позировать фотографу, а репортёр газеты «Известия» брал интервью у следователя Веденского, прятавшегося на хозяйской половине. Другой репортёр, из «Комсомольской правды», взялся за Лену Кольцову, народу в комнату набилось столько, что стало тесно. Травину это быстро надоело, и всех их он выпроводил на улицу, а там уже частичка славы досталась и Пахомовой, и даже соседским ребятишкам. Панов радовался не просто так, отпечатки пальцев Радкевича и конфискованные империалы совпали с пальчиками, снятыми в доме Пилявского, те же самые отпечатки нашлись в доме на Бужениновской улице вместе с другими, которые тоже у скрипача отметились. Безнадёжное поначалу дело раскрылось, а что славу пришлось делить с другими, это субинспектора вполне устраивало.

— Смотри, какое у тебя лицо глупое, — сказала Лена утром субботы, разворачивая свежую газету, — ты бы хоть улыбнулся.

Сама она на фотографии получилась отлично, хоть и снимали при недостаточном освещении.

— Чему улыбаться, сделали из преступления спектакль, — Сергей головой покачал, — будто людей не убили.

— Ничего, я сама тебя как надо сфотографирую и в газету отправлю, пусть героев знает вся страна. А твоему Лукашину дадут десять лет, ему не до смеха будет, — Кольцова спрыгнула с кровати, — собирайся, ты ведь не забыл, что сегодня дядю Генриха хоронят на Новодевичьем? Хотели у Кремля, но завистники помешали. И Коврова можно с собой взять. Кстати, где он?

* * *

Ковров, расплатившись за гостиницу, уселся в прокатный автомобиль и поехал на Алексеевское кладбище. Он подумал было, что двойка указывает именно на него, второе по списку, но Аркадий Ионович Бессонов всё так же лежал в своей могиле, с подхороненным и выкопанным в 21-м году маленьким Павликом Бессоновым. Николай было решил, что след ложный, и игральная кость эта ничего не значит, но сделал последнюю попытку, вспомнив рассказ Лены Кольцовой.

— А скажи-ка, любезный, нет у вас на погосте Перепёлкиных? — спросил он у служащего, подсовывая под учётную книгу трёшку. — Может быть, в восемнадцатом кто-то захоронен или в двадцать первом?

— Тоже сородственник ваш? — учётчик ухмыльнулся, сунул деньги в карман, — сейчас поглядим. В восемнадцатом годе многих хоронили, сами знаете, голод, тиф, много безыменных, но кого записали, те есть. Может, ещё приметы какие?

— К Перепёлкину его могли положить, ювелир тут у вас покоится, — наугад сказал Ковров.

Служащий искал долго, перелистывая книги, и только через час, получив ещё одну такую же бумажку, нашел в записях за июль 1921-й год Петра Перепёлкина, сорока трёх лет от роду, захороненного к дяде своему, Павлу Павловичу Перепёлкину и его жене, Марфе Игнатьевне. У семьи Перепёлкиных был небольшой, обнесённый кованым забором участок с треснутой мраморной плитой, на которой стоял печальный каменный ангел с отбитыми носом и правым крылом. Разыскав церковного сторожа, Ковров ещё раз уточнил, что захоронение никто не взламывал и над могилами не надругался, дал старику целковый и уехал.

Магазин встретил Коврова скучающей продавщицей и полным отсутствием покупателей. Автомобиль он оставил у крыльца, зашёл в залу и вызвал телефонистку.

— Номер три шестьдесят восемь ноль девять, барышня, — попросил он. — Любезный, это кредитный кооператив? Я хотел бы двести сорок червонцев занять, только сегодня, нужда срочная. Моя фамилия Ковров, зовут Николай Павлович, под залог товара.