Шофер

Подложить Глаше в наливку снотворное было делом простым, Коврову даже стараться не пришлось. Лекарство действовало недолго, но сильно, у него было минут тридцать на то, чтобы увериться в своих предположениях. Николай рассудил, что прятал сокровища, если они здесь, Лацис наверняка в своём кабинете, и место это можно определить по некоторым признакам — неудобству для других, отсутствию пыли, неровностям и прочему. Чаще всего прятали в столах, для этого делались скрытые полости за фальшпанелями, Лацис проявил хоть и скудную, но фантазию. В массивном кресле, в котором он сидел, было второе дно, до одной из ножек уж слишком часто дотрагивались жирными пальцами. Её надо было повернуть, дно откидывалось, плоская деревянная коробка с похищенным из Гохрана была прилеплена на клей, но всё равно под тяжестью золота отвалилась. Ковров уложился ровно в тридцать минут, и ещё хватило времени, чтобы вылить часть наливки в кухонную раковину, и убедить постепенно трезвеющую Глашу, что они по пять рюмок выпили.

И тут Ковров совершил глупость. Мало того, что спрятал драгоценности в собственном номере, так еще задержался в Москве на несколько дней, скорее не из жадности, а из привычки доделывать дела он выжал из фальшивых векселей по максимуму. Ну а потом Радкевич-Азалов заявился невовремя, к угрозе Мальцевой вызвать ищеек, сказанной вроде как в шутку, Николай отнёсся серьёзно, женщину пришлось убить, а убийство свалить на бывшего офицера. Больше ничего в столице его не удерживало, кроме игральной кости, всё время падающей двойкой вверх.

* * *

— С чего это ты вдруг рассказать мне всё решил?

Косой стоял перед субинспектором Паниным, переминаясь с ноги на ногу. Он бы сюда ни за что не пришёл, но за спиной Федьки стояли Травин и его новая баба, тощая и противная. После того, как Радкевича вынесли из гостиницы санитары на носилках и сбросили в пролётку, Федька понял, что из всех, кто мог ему угрожать, остались в живых или на свободе только двое — Пётр Лукашин и Сергей Травин. Первого он боялся, но второго боялся ещё больше.

— Осознал свою вину, — подсказала Федьке девушка.

Тот послушно повторил.

— Ну ладно, давай, облегчай душу, — Панов довольно развалился в кресле, сложив руки на животе, — Советская власть, она тех, кто раскаялся и осознал, прощает.

И Федька облегчил. Он выложил и про то, как выслеживали и пытали скрипача, и про Люську-артистку, и про то, как братья Лукашины выследили Симу, лахудру Травинскую, которая из синематографа убегала, и в машину затащили. И что Петр теперь скрывается у кума возле желдорстанции Черкизово, а там все заборы дырявые, заметит неладное, и ищи-свищи. Всё точно повторил, что раньше Сергею и фифе его рассказал, ни разу не сбился. Машинистка строчила на Ремингтоне как на пулемёте, субинспектор два или три раза задал наводящие вопросы, и этим ограничился. Агент Шмалько, который сидел скромно на стуле возле стены, только рот разевал, как это ловко у начальства получилось. Наконец Фёдор выдохся.

— Спасибо, товарищ Ермолкин, — сказал субинспектор вполне серьёзно. — Ты в коридоре подожди, а мы пока подумаем, как нам твоего друга Лукашина из его норы выкурить.

И потянулся к старой, проверенной временем, изгрызенной за годы верной службы вересковой трубке.

Пётр сидел на чердаке у кума и пил. Привычный мир рухнул, ещё недавно их было трое братьев — грозная сила, против которой мало кто мог устоять, а теперь он остался один. Илью хорошо если через год из тюрьмы выпустят, Павла уже не вернуть. Поначалу Петька хотел забрать накопленные деньги и скрыться где-нибудь на просторах огромной страны, лихие люди всегда найдут себе занятие, но два дня, проведённых с Радкевичем, пока они отлёживались после ареста Шпули, дали о себе знать. Теперь для Лукашина на первом месте была справедливость, как он её понимал. Герман Осипович поехал восстанавливать её у Коврова, хоть он там и задержался, но обязательно справится. Оставался ещё один человек, из-за которого всё пошло наперекосяк.

— Петька, — послышался голос снизу, — ты здесь?

— Какой я тебе Петька, — Лукашин выглянул, сплюнул на Косого. — Ты уважение-то имей. Чего хотел? Погоди, сначала залезь сюда.

— Герман Осипович наказали передать, — Федька внутрь пробираться не стал, остался на приставной лестнице, — чтобы ты сидел и никуда не высовывался, а он как на новом месте обоснуется, тебе напишет.

— Напишет он, — Петька стукнул рукой по притолоке, — сволочь, значит, буржуя обнёс, и сбежал. Куда, не сказал?

— Нет, на Рязанский вокзал уехал. А я ещё кое-что узнал.

— Ну?

— Фраер этот, который тебя ударил и Зулю подбил, сейчас дома лежит, со сломанной ногой. Поскользнулся на своём самокате.

— Точно?

— Вот те крест, — Федька перекрестился, — как тебя видел, ну то есть через окошко, валяется на кровати, а нога бинтом перемотана. Так я побегу?

— Проваливай, — Пётр задумался, просидел неподвижно несколько минут, колеблясь, а потом откинул крышку сундука, где лежали пистолеты и молоток.