Шевалье де Сент-Эрмин. Том 2

— Солдатам под ружьем запрещено пить, — сказал граф Лев, — но наши пленники, должно быть, умирают от жажды; отнесите им фиаску вина и дайте им выпить, развязывать им руки было бы рискованно. Солдат же не беспокойте; раз встали на посту, пусть дождутся смены; кстати, передайте пленнику, который не ранен, что это от того путника, который не стал его убивать; накормите и напоите наших почтарей из Понтинских болот, на мой взгляд, они слишком поторопились выполнять этот приказ, «faccia in terra»; кроме этого скажите, пусть запрягают наших лошадей, и дайте нам двух хороших лошадок, чтобы они бежали по бокам.

После завтрака трое собутыльников подняли бокалы за Францию, пожали друг другу руки и спустились вниз.

Лев поблагодарил часовых, охранявших пленников, и заявил, что наверху, в гостинице, их ждет вкусный завтрак; затем он и Мане сели на лошадей, и взяв себе нового почтарья, обещавшего творить чудеса, они в общей процессии галопом понеслись в сторону Капуи, где можно было поменять лошадей.

Молодые люди приехали в Гаету как раз в то время, когда выносили тело генерала Валлонга, голову которого оторвало ядром пушки; по цитадели вели огонь шестьдесят орудий, мортир и 24-фунтовых дюймовых пушек.

Почтарь обещал быструю езду, и он сдержал слово: в восемь утра они сменили лошадей в Капуе, а в пятнадцать минут двенадцатого достигли Неаполя.

Город, залитый солнцем, столь оживленный, что шум его голосов раздавался на расстояние лье от него, сегодня казался более сумасшедшим, чем обычно; все окна были завешаны флагами новых неаполитанских цветов; улицы были полны людей, не только неаполитанцев, но и жителей окрестных городков. Попав в этот водоворот, двое путешественников и экипаж проследовали туда, куда он их увлекал: на площадь Старого Рынка, на которой была сооружена исполинских размеров, в восемнадцать футов высотой, виселица. Все клокотало и кипело в ожидании скорой казни, которая должна была произойти. Имя Фра Диаволо у всех на устах дало представление нашим путешественникам о всей важности приговоренного для огромной толпы народа, пришедшего посмотреть, как он станет умирать.

Одновременно с тем, как со стороны площади Красильщиков на площадь Старого Рынка въехали экипаж с пленниками и вся процессия, сюда же со стороны улочки Sospiri del Abisso, что может переводиться как Ущелье Вздохов, выехала карета, которая везла приговоренного. Эта улочка называлась так потому, что, пересекая ее, приговоренный мог в первый раз увидеть виселицу или эшафот, которые ждали его.

И крайне редко случалось, чтобы, увидев их, он не вздыхал тяжело.

При виде Фра Диаволо, этого разбойника которого все считали неуловимым и который тем не менее попался, со всех сторон в толпе послышался шум; даже пленные привстали в экипаже. В это время Мане и граф Лев подошли к ним, и тотчас же прозвучал голос почтаря, отмеченный тем жестоким весельем, которое свойственно неаполитанцам:

— Вот так, пусть канальи посмотрят на это представление, которое может им послужить хорошим уроком.

И при этих словах он сам как можно удобнее уселся на своей лошади, чтобы вдоволь полюбоваться зрелищем.

Теперь посмотрим, соответствовал ли своей зловещей репутации тот, при одном имени которого Неаполь приходил в смятение.

СV ОХОТА

Во Франции Фра Диаволо больше известен но комедийной опере Скриба и Обера[128], нежели по той обширной переписке между Наполеоном и его братом Жозефом, предметом которой он был.

Его звали Микеле Пецца; он родился в маленькой деревушке Итри, в бедной семье, которая перебивалась тем, что торговала постным маслом, развозя его на двух мулах по окрестным деревням. Имя Фра Диаволо он получил от своих соотечественников, которые нарекли его таким дьявольским и таким простым именем потому, что он воплотил в себе хитрость и злость самого сатаны.

Вначале его готовили к поступлению в монастырь; швырнув свою рясу в куст крапивы, он поступил в ученики к одному каретнику, который изготавливал вьюки для мулов и лошадей.

Но вскоре, о чем-то слишком оживленно поспорив со своим хозяином, он сбежал от него и на следующий день убил его выстрелом из ружья, когда тот обедал в своем саду в компании четверых гостей.

Это убийство было совершено в 1797 году, и убийце шел девятнадцатый год.

И как заведено в подобных случаях, он сбежал в горы.

В течение двух лет он осваивал незамысловатое ремесло разбойника, когда в 1799 году грянула революция, а в Неаполитанское королевство вторглись отряды Шампионне.

В момент откровения он почувствовал себя бурбонистом и роялистом, и, стало быть, во искупление своих грехов ему надо было становиться санфедистом[129] и бороться за дело, освященное самим божественным промыслом.

И он решил откликнуться одним из первых на призыв Фердинанда выступить против французов.

Он начал с того, что собрал троих своих братьев, назначил их помощниками; его шайка увеличивалась — втрое, вчетверо, впятеро — за счет вливавшихся добровольцев, и он вышел доказывать свой патриотизм на большую дорогу, соединяющую Рим и Неаполь.