Шестнадцать деревьев Соммы

Я следил, как грузовик протарахтел по скотной решетке и помигал фарами, сворачивая на областную дорогу. За еловым лесом рев мотора затих.

Тишина осени.

Уже скоро пора будет сгонять овец с гор. Потом придет зима, и я буду привязан к хутору. Поначалу мне не терпелось поскорее отправиться во Францию, но меня потихоньку соблазняла отрава неторопливых дней, а столярная мастерская Эйнара походила на надгробие, мимо которого я ходил не задумываясь. Хаф-Груни занял в моей памяти место, покинутое мною как будто много лет назад.

Хорошие это были деньки, потому что мы совсем не упоминали в разговорах ни грецкий орех, ни Квэркус-Холл.

Зато мы сгоняли на Звездочке к Саксюмскому морю. Тянули сеть, а солнце блестело на ячейках сети и на форели в коричневую крапинку. Гребла на нашей старой деревянной лодке Гвен, и уж это она умела, а я сворачивал головы рыбам, одной за другой. Она гребла и табанила лучше, чем мы с дедушкой, и я вспотел в своей фланелевой рубашке, снял ее и следующую сеть тянул уже в одной футболке, и поймал себя на том, что, когда выбираю снасти, встаю к ней боком, чтобы продемонстрировать ей мускулистые предплечья. Она гребла к устью реки, а я любовался ею. Она вела лодку по воде с той точностью, которая характерна для каллиграфии. Еще не было семи, и мне хотелось, чтобы мы появились на свет только вдвоем, начав с нуля, без всяких предысторий, без родных… Родились бы сами по себе.

3

Но так ведь не могло продолжаться. Как-то раз, когда мне нужно было в деревню за покупками, пришлось вернуться с полпути, потому что я забыл бумажник. Войдя на кухню, я услышал ее голос на втором этаже и неслышно поднялся по лестнице, остановившись на ступеньке, откуда я слышал дедушкины шаги в последний раз. И когда разобрал, что она разговаривает по телефону – как я понял, со своей матерью, – я осознал, что и наше с ней время подходит к концу.

– Здесь так тепло, так хорошо, – сказала Гвен, и из остального я понял, что она притворяется, будто уехала отдыхать и в скором времени собирается домой. Я тихонько спустился назад, и с этого момента Эйнар во мне больше меня не отпускал. Как и мысли о тех четырех днях. Я перерыл чердаки в поисках писем, которые он должен же был писать маме, но ничего не нашел. Сел, положив перед собой вещи с Хаф-Груни. Шахматную доску, дробовое ружье, платье. Газетные вырезки. В поисках новых связей между ними. Забрал с собой смотанную в кассету пленку «Орво NP20» в темную комнату. Включил красную лампу и стал рассматривать ее с помощью увеличителя.

Вот мы на площадке для отдыха. Я с игрушечной собачкой. Мама и Эйнар.

Я отпечатал все кадры на бумаге. Под плеск химикалий постепенно проступали изображения, контрасты закреплялись на бумаге. На фотографии, сделанной на площадке, стало возможно разглядеть лица. Я увидел, каким веселым был Эйнар, стоя там рядом с мамой.

На другой фотографии – мальчик, тот, кому предстоит вырасти и стать человеком, на которого умершие смогут положиться.

Потом я проявил свои собственные пленки с фотографиями, сделанными на Шетландских островах. Дедушкино лицо на первом кадре. Потом Хаф-Груни, немногочисленные кадры с Гвен. В конце – замысловатый мотив. Военная карта из Квэркус-Холла, измятая и затертая, намокшая под дождем и высохшая.

Я поднял корпус над увеличителем и сделал крупный снимок. Когда в ванночке с проявителем возникла карта леса Дэро и стало видно запруду на реке, у меня немного дрожали руки.

Снаружи послышались шаги.

– Ты где? – крикнула Гвен.

– Здесь, – ответил я.

– Можно войти?

– Нет, у меня тут светочувствительная бумага. Погоди немного, скоро закончу.

Я выключил красный свет. Перед глазами у меня по-прежнему была проекция военной карты, сохранившаяся на сетчатке. Я повесил фотографии сушиться, и единственный снимок, который я взял с собой оттуда, изображал Гвен, гребущую на «Патне».

– Хм, – сказала она и долго всматривалась в фотографию. – Я такая, значит?..

– Тогда была такой, во всяком случае.

– Совсем неплохо быть такой.

– Пошли со мной, – предложил я. – Я тебе кое-что покажу.

Гвен надела верхнюю одежду, и мы отправились в березовый лес. Накануне мы проходили по тем же местам, но теперь на веточках, торчащих из земли, повисла роса, и сотни паутинок засверкали на солнце.

– Видишь? – спросил я.

Гвен удивленно покачала головой.

– Вчера их не было, – сказала она. – Или… мы их вчера не видели.

– Нет.

– Это целый мир. Невидимый мир, который только сейчас открылся нам.

Она подошла к пеньку и присела перед ним. Осторожно дотронулась пальцем до паутины и спросила, повернувшись ко мне:

– Сфотографируешь ее?

– Нет. Мне это не нужно. Я и так не забуду.

* * *

Одно имя из газетных вырезок постоянно крутилось у меня в голове. Ж. Берле. Женщина из полиции, которая участвовала в расследовании 1971 года. Я представил себе, как приеду во Францию, пойду в отделение полиции, спрошу, где ее можно найти, поеду к ней домой, заглядывая в листочек бумаги, на котором будет записан адрес…