Шесть серых гусей

Неожиданно ему захотелось услышать, как Домитилла читает знаменитые стихи. Но вместо стихов в его ушах зазвучал другой, во всех отношениях менее музыкальный, резкий голос: «Беги, беги, старина! — кричал ему Пол. — Ты же уже начал спускаться по лестнице. Ты что, не понимаешь, что она тебя охмуряет?» Ларри помотал головой, словно пытаясь заглушить голос друга, и вернулся в кухню. Перед ним, скрестив на груди руки, стояла Домитилла и рассматривала его так, словно впервые увидела человека, на котором, быть может, хотела поставить свое клеймо.

— Не могли бы вы вспомнить первые строки того стихотворения, которое читали дону Этторе? — попросил Ларри.

Она радостно подняла голову, потом прислонилась к двери, закрыв лицо руками, словно пытаясь отыскать в глубине памяти забытый текст.

— Я надеюсь, что смогу вспомнить, — сказала она. — Это было давно. Подождите…

«Всегда был мил мне этот холм пустынный

И изгородь, отнявшая у взгляда

Большую часть по краю горизонта.»50

Она запнулась и сказала озабоченно:

— Раньше я знала его до конца. Ведь в нем всего пятнадцать строк…

— Это было блестяще, и прочитано с нужной интонацией, — сказал Ларри. — Возвращаясь к последней строке: часто горизонт от нас действительно скрыт.

— То, что находится рядом, — тоже, особенно теперь, — продолжила она.

— Во всяком случае, Леопарди знал, что жизнь его будет короткой и что у него нет будущего. Шелли этого про себя не знал, хотя… Но вы мне не рассказали, каким образом дон Этторе обнаружил это письмо.

— Он говорил мне, что оно завалилось за ящик секретера, где и пролежало целый век. Он прочел мне его в тот день, когда водил в Королевскую библиотеку. Насколько я помню, это одно из тех посланий, которые оставляют на столике при входе, когда сердятся.

— Сердятся! Вы говорили мне, что оно было провокационным!

Она пожала плечами:

— Да, наверное. Вы сами употребили это слово, и чтобы попытаться еще немного задержать вас…

Он молчал. В наступившей тишине было слышно, как течет вода по водосточной трубе во дворе. Девушка задумчиво слушала это журчание, словно оно было символом утекающих дней.

— Я здесь похоронена заживо, — упрямо продолжила она. — Мне скучно, вы представить не можете, как скучно. Правда, иногда, если отца нет дома, мне удается ускользнуть, как в прошлую субботу, чтобы отправить письмо, но когда он дома, то не выпускает меня одну. Он не хочет, что-бы я ходила в школу, чтобы встречалась с мальчиками. И потом, я все время хочу есть, а он морит меня голодом или приносит нечто несъедобное.

— Могу вас уверить, что в тот день, когда взорвалась бомба, он был в отчаянии, поскольку разбил яйца, предназначенные вам…

— Не верьте, я бы их даже не увидела! — воскликнула она. — Он продал бы их на черном рынке… Уверяю вас, что, если бы не дон Этторе и не Джанни, камердинер, который служит ему целую вечность, я весила бы сейчас меньше тридцати кило.

Ларри порылся в своей кожаной сумке.

— Да, совсем забыл! Хорошо, что вы заговорили о еде: я принес вам вот это… Вы в некотором роде пользуетесь тем, что в армию привезли продукты из Туниса. К сожалению, я не смог достать больше…

Он вытащил два апельсина, на которые она завороженно уставилась.

— Съешьте их сейчас же, а я унесу очистки… Я настаиваю на этом: не надо, чтобы он знал о моем приходе.

Он собрался было очистить первый апельсин, как вдруг она вырвала его у него из рук и стала жадно есть прямо с кожурой.

— Я теряю всякое терпение и не могу ждать, когда вижу что-то съестное, — произнесла она с набитым ртом.

— И все же подождите! — сказал он, осторожно вынимая апельсин у нее изо рта. — У вас достаточно времени для того, чтобы поесть как подобает хорошо воспитанной девочке.

Так сердито говорила Ливия своей младшей сестре, когда он как-то повел их обеих в теннисный клуб, а девочка раскапризничалась: «Ты просто противная, слишком хорошо воспитанная куколка».

Усталые глаза Домитиллы блеснули.

— Я бы очень хотела, — вздохнула она, — чтобы меня хорошо воспитывали, чтобы просто воспитывали. Для этого надо было, чтобы мама осталась жива.

Она смотрела Ларри прямо в глаза.

— Вы знаете, что он ее убил?

— Он мне рассказывал, — ответил Ларри, стараясь не сбиться на похоронный тон.

Она дожевала апельсин и смотрела отсутствующим взглядом, не двигаясь, сжав влажные от сока губы, искаженные страданием.

— С этого начались все наши несчастья, — сказала она. — Он любил Нобиле больше, чем маму. Он разорился ради того, чтобы купить идиотские реликвии той трагической экспедиции. И все потому, что проходил военную службу на Шпицбергене.

Ларри не стал говорить, что и это ему известно.

— Это печально, — сказал он. — Я, конечно, предпочел бы иметь более достойного осведомителя, чем ваш отец, но тут уж выбирать не приходится, вы и сами знаете: все зависит от обстоятельств и случая… А теперь, Домитилла, мне пора. Правда пора.

— Вы назвали меня по имени! — сказала она с восторгом.

— Вам больше нравится, когда я называю вас «синьорина»?

— Нет-нет! — воскликнула она. — Подождите немножко…

Она подошла к Ларри и нежно взяла за руку, словно чувствуя, что он озабочен.