Шесть серых гусей

Адвокат смотрел на меню в рамочке с таким выражением, словно теперь мог заказать себе все, что угодно.

— Это и в самом деле редкий товар, особенно теперь, когда снова выдают карточки на бензин… Я мог бы узнать цену, честную цену, скажем так. Минимум пятьдесят тысяч, может, больше…

— Предположим, я поручу эту сделку вам: сколько процентов комиссионных вы запросите?

Амброджио быстро заморгал.

— Это будет зависеть от цены, за которую мне удастся продать автомобиль, — уверенно ответил он.

Он и в самом деле преобразился, расправил плечи, глаза его оживленно заблестели.

— Я могу также заняться административными формальностями, крайне скучными и обременительными, — добавил он.

— Сколько они займут времени?

— Как минимум целый день, особенно если в сделке участвуют военные. Машину надо будет продать прямо в порту, — уточнил он. — В городе не пройдет и часа, как ее украдут.

Он бросил взгляд на дверь и нагнулся к Ларри.

— Мы могли бы вообще не оформлять никаких бумаг… — понизив голос, произнес адвокат. — Машина прибыла из Палермо, таможенные сборы платить не надо… Все шито-крыто. Покупатель сам всем займется, никаких налогов, и вы получите на двадцать тысяч лир больше.

— Ах вот как! — возмутился Ларри. — Натура берет свое! Я целыми днями борюсь с разными жуликами, а вы мне что предлагаете?! И речи об этом быть не может. Я требую, чтобы все было законно. Я даю вам десять процентов комиссионных, но только в том случае, если договор будет оформлен по всем правилам!

— А если мне удастся получить за нее больше семидесяти тысяч?

— Это увеличит сумму ваших комиссионных, но я не хочу никаких «левых денег», понятно?

Амброджио состроил неодобрительную гримасу, словно все сказанное Ларри глубоко противоречило его принципам.

— Хорошо, — неохотно согласился он.

— Автомобиль прибывает в понедельник на борту «Герцогини Бедфордской». Я передам в комендатуру порта копии документов, необходимых для заключения сделки. Вы принесете их мне вместе с деньгами. Я предупрежу союзные власти, что у меня будет посредник, но доверенности вам не дам.

— Я получу около семи тысяч, — успокоился Амброджио. — Да, это изменит всю мою жизнь! Взамен я дам вам сведения!

— Я на это рассчитываю, — сказал Ларри.

Они встали. Маленькая официантка тайком посматривала на них, и Ларри не смог уйти просто так. Обведя широким жестом картинки с видами Везувия, он сказал, улыбаясь:

— Хорошо еще, что сейчас ведет себя тихо. Только мирный дымок над вершиной…

— Да, это счастье. Судьба и так нас не пощадила, — тем же тоном ответила официантка. — Я помню извержение тридцать третьего года, мне было тогда четыре…

— А я помню извержение двадцать девятого. Мне было немного больше, — ответил Амброджио игриво.

Он словно стал другим человеком и даже улыбнулся девушке, когда та принесла ему пакет для яиц.

Они вышли из переулка на широкий, оживленный и шумный перекресток улиц Медина и Сан-Феличе. Амброджио, сгорбившись, осторожно шел рядом с Ларри, всем телом защищая свое сокровище от спешащей толпы.

— Мое первое поручение: постарайтесь проследить за развитием событий в Монтекассино, — вполголоса говорил Ларри. — Этот заказ на ящики ничего мне не говорит. Нельзя допустить, чтобы Кессельринг48 воспользовался отступлением, чтобы вывезти сокровища из монастыря…

Кто-то толкнул Амброджио, он оступился и чуть не уронил яйца.

— Осторожнее! Что скажет ваша дочь!

Амброджио рассмеялся своим дребезжащим смехом, как будто то, что Ларри заговорил о его дочери чуть более тепло, радовало его не меньше, чем обещание комиссионных.

— Когда в последний раз я видел итальянца с яйцами, — сказал он, — это были тухлые яйца, и он нес их, чтобы метать в портрет Муссолини.

— А вы присутствовали при его аресте?

— Я осыпал его оскорблениями. Я верил в фашизм, знаете ли, верил, что он сможет разбудить и возвысить Италию. Когда мы взяли Аддис-Абебу, я вместе со всеми вышел на улицу. Я сделал все, чтобы меня туда не послали, но плакал от счастья! Я вырезал фотографию Клары Петаччи и поместил ее в свой маленький пантеон рядом с Нобиле и Бадольо. Видите большое здание почты? До тринадцатого сентября на ее фасаде красовался огромный плакат с портретом дуче, но яйца были большой редкостью, и нельзя было даже подумать о том, чтобы…