Шесть могил на пути в Мюнхен

Какое-то движение в дальнем конце зала привлекло его внимание, и сердце болезненно сжалось. Но там какая-то парочка просто решила поменяться местами. Он пытался разглядеть лицо мужчины, но тот сидел с опущенной головой. Настал черед адвоката обвиняемого, он пытался найти оправдания действиям своего клиента. Фон Остен изо всех сил старался сфокусировать внимание на доводах защитника. Сосредоточился. И тут вдруг в дальнем конце зала началась какая-то возня. Огромным усилием воли фон Остен заставил себя остаться на месте. Он видел какую-то женщину в белом, видел, как один из приставов помогает ей вытащить из зала обмякшее тело мужчины. В судебных заседаниях такое не редкость, люди часто теряют сознание, виной тому сильный стресс.

Пришло время обеденного перерыва, и фон Остен решил пойти в медкабинет справиться о состоянии мужчины. Он мог бы послать секретаря, но подумал, что лучше сделает это сам.

Санитарка оказалась очень симпатичной девушкой с прекрасными манерами. Он с одобрением отметил, что она резко и самым положительным образом выделяется на фоне всех, кого обычно принимают на эту должность. Она указала на шторку, задернутую возле одной из коек, и сказала, что человеку стало лучше; просто короткий обморок, ничего серьезного. Фон Остен смотрел на шторку. Его так и подмывало отдернуть ее, взглянуть на лицо мужчины, чтобы не подтвердились худшие его опасения. Но это показалось бы странным окружающим, кроме того, дорогу ему преграждала санитарка. Он произнес несколько вежливых и сочувственных слов, затем вышел. Впервые за все то время, что он занимал пост судьи в Мюнхенском дворце правосудия, он шел по внутреннему двору, отвернувшись, стараясь не смотреть на стены, возле которых в тот ужасный далекий день были свалены груды мертвых тел. Затем он прошел через арку на улицу, к тому месту, где его ждал лимузин с шофером, отвезти домой на обед.

Детектив сидел впереди, рядом с шофером, на губах фон Остена возникло подобие улыбки. Это его забавляло. Никакая охрана не сможет защитить от профессионального и решительно настроенного киллера, просто будет еще одна, лишняя жертва. Когда машина подъехала к воротам его дома, фон Остен увидел, что охрану усилили. Вот это другое дело. Они помогут. Увидев охранника, убийца не станет лезть напролом, попробует подобраться к нему где-нибудь в другом месте. А значит, Марсия в безопасности.

Жена ждала его в столовой. Стол был покрыт белой скатертью, слегка отливавшей голубизной, — на нее падала тень от полузадернутых штор. Сверкало столовое серебро, повсюду расставлены вазы с живыми цветами, во всем сказывался художественный вкус жены.

— Хотелось бы, Марсия, — шутливо обратился к ней фон Остен, — чтобы и еда соответствовала убранству.

Она скроила притворно недовольную гримаску.

— Судья везде судья, — заметила она.

Фон Остен смотрел на жену и думал: интересно, поверит ли она в мою вину, если вдруг все всплывет? Он знал: если он будет отрицать, не поверит. Она была на целых двадцать лет моложе, но любила его по-настоящему. В том он ни на миг не сомневался. Фон Остен провел рукой по лицу. Операция прошла успешно, он обратился к лучшим пластическим хирургам страны, но швы и шрамы остались, скрыть их не удалось. Может, поэтому она занавешивает все окна в доме от слишком ярких лучей солнца, а свет ламп всегда немного приглушенный?..

После обеда она проводила его в гостиную и уговорила прилечь, прямо здесь, на диване, передохнуть хотя бы часок. А сама уселась напротив с книгой в руках.

Клаус фон Остен закрыл глаза. Он никогда и ни за что не признался бы жене — слишком уж она в него верила. Да и потом, наказан он был. Через несколько недель после Масленицы 1945-го ему повредило лицо осколком. Рана была просто ужасная, но он воспринял случившееся без горечи, ибо решил про себя: это есть наказание свыше за то, что он сотворил с молодым американским агентом в Мюнхенском дворце правосудия.

Разве мог он объяснить хоть кому-то, что, будучи офицером, человеком благородных кровей, да наконец просто немцем, в свое время просто не осознавал всего бесчестия этой войны, развязанной властями. Это равносильно тому, как мужчина, женатый на пьянице, тоже начинает пить, чтобы показать свою любовь к ней. Вот и он стал палачом, мучителем и убийцей ради Германии. Неужели все так просто?

В годы после войны он жил хорошо и честно, что соответствовало его натуре. Да, он судил, но всегда проявлял человечность, не был жесток. Прошлое осталось позади. Все документы и записи, сделанные в Мюнхенском дворце правосудия, были тщательно уничтожены, и если не считать нескольких последних недель, он мало сожалел о совершенных им военных преступлениях.