Шесть дней, которые потрясли мой мир. Повесть

- Всегда готов, - соглашаюсь. – Хоть на скальпелях, хоть на шприцах, хоть на клизмах, - сжимаю всю крепко-крепко и хриплю на ухо: - позволь только приговорённому утолить желание в последний раз.

- В последний раз, - отвечает, не сопротивляясь, обмякнув, - не разрешаю.

Потом, установив обоюдную вину, спрашивает:

- Тебе хорошо со мной?

Нежно глажу всё, что хочется, целую в горячее ухо и шепчу:

- Как первый раз в жизни, даже ещё лучше.

Не удовлетворившись простым ответом, просит уточнения:

- Лучше, чем с женой?

Фыркаю от несравнимого и успокаиваю:

- Никакого сравнения. У нас с ней по расписанию. В календарике разрешённая в месяц неделя зелёным карандашом помечена. Хочешь – пользуйся, не хочешь – жди следующего месяца. Ей же, по-моему, всё равно, для неё это – необходимое и нудное физиологическое терпение и супружеские трудоночи.

Она, как услышала, захохотала взахлёб, аж слёзы выступили, гладит и меня по щекам, целует лёгкими воздушными поцелуями, такими, что в ответ хочется присосаться как следует, и жалеет:

- Бедненький! Зачем же ты такую выбрал?

- Да вот, - отвечаю серьёзно, - всё ждал тебя да не дождался, подзадержалась. – И сам интересуюсь: - А тебе со мной как?

Не отвечая прямо, опять морочит стихами.

- Послушай, - говорит, - Ахматову:

Есть в близости людей заветная черта,

Её не перейти влюблённости и страсти, -

Пусть в жгучей тишине сливаются уста,

И сердце рвётся от любви на части.

И дружба здесь бессильна, и года

Высокого и огненного счастья,

Когда душа свободна и чужда

Медлительной истоме сладострастья.

Стремящиеся к ней безумны, а её

Достигшие – поражены тоскою…

Теперь ты понял, отчего моё

Не бьётся сердце под твоей рукою.

- А ты понял?

- Не очень, - не сознаюсь в своей полной тупоголовости. Для меня плавающие и качающиеся ритмические мысли да ещё с заумью вообще невозможны к восприятию и осмыслению. Злюсь на свою серость и её снобизм и добавляю, ёрничая: - Я потом их изучу, заучу и законспектирую.

Она снова засмеялась, наверное, довольная, что осталась неразгаданной, рывком вскочила с постели, наклонилась, захватила крепкими намозоленными ладонями с длинными жёсткими пальцами моё лицо и так крепко поцеловала в губы, что у меня заныли сдавленные зубы, а в глазах появились мурашки, накинула свой детский халатик и приказала:

- Вставай. Скоро уже родственники придут с работы, а мне ещё надо привести себя в порядок и встретить их паинькой.

И уже в дверях добавила:

- Ты мне нравишься. И даже – очень.

И ушла, оставив меня в девчачьем раздумье: любит – не любит – к чёрту пошлёт – замуж-то уж точно женатого не возьмёт.

Вечером компашка, конечно, сгуртовалась. Да ещё какая – элитная. Пришёл даже мой директор с супругой. Как на приём. А может, просто привёл пожрать, потому что из-за её необъятных размеров дома постоянно кормить накладно. Здесь же – на дармовщинку. Глядя на директоршу, я даже испугался за сома, потому что он ей уж точно был на один зубок. Прибыл или явился, не знаю, как точнее у военных, начальник милиции, не оставили без внимания ещё трое еле знакомых охломонов и, конечно, мой приятель. Присутствовала всё же, держась в тени в обеих смыслах и она в простом голубеньком платьице, которое мне уже до выпивки хотелось смять. Мы совсем не замечали друг друга, поскольку были мало знакомы и принадлежали к разным слоям застольного общества.