Шесть дней

Григорьев почувствовал в словах Афанасия Федоровича горячность, даже враждебность и понял тогда, в чем теперь крылась причина неприязни. Афанасий Федорович был на стороне Меркулова в тех конфликтах, которые иногда возникали между конструкторами машин и производственниками. А Григорьев был «производственником», иной раз от его решения зависела судьба новой машины, освоение ее на том или ином заводе. Несомненно поэтому и история с литейной машиной Меркулова так близко к сердцу была принята Ковалевым.

В тот вечер Григорьев не стал спорить, не захотел ссориться: Светлана всегда болезненно воспринимала конфликты мужа с дядей и не простила бы новых раздоров. С нее хватило и того, что пришлось пережить в первый период замужества. Григорьев односложно, скучным голосом отвечал на замечания Ковалева о неповоротливости министерских работников, а вскоре и совсем замолчал. Тоже не лучший способ избежать ненужных осложнений, но иначе он не умел. В конце концов он мягко заулыбался и сказал: «Спать пора, Афанасий Федорович», и первым поднялся с кресла. Афанасий Федорович понял, что Григорьев не согласен с ним и просто не хочет продолжать неприятный для них разговор.

Вот тогда-то Григорьев почувствовал, что оказался втянутым в сложные и противоречивые столкновения интересов завода, как представлял их Ковалев, забот строителя машин Меркулова и более широко понимаемых интересов дела, которые, как он был убежден, приходится отстаивать ему, Григорьеву.

С тех пор он стал внимательно присматриваться к Меркулову-старшему. Меркулов!.. Приходилось встречаться с ним на заседаниях коллегии министерства, в Госплане, в ЦК партии. Крайне вежливый, может быть, несколько старомодный, в личных отношениях деликатнейший человек, он был до упрямства неуступчив и резок, когда дело касалось внедрения в производство новых машин. Григорьеву искренне захотелось понять его, помочь в осуществлении его идей. Но иногда, считая, что машина еще как следует не отработана, не даст в условиях завода нужной производительности, он придерживал немедленное ее внедрение, требовал улучшения ее конструкции.

Идеи идеями, новшества новшествами, а усложнившееся хозяйство страны требует все больше металла. Нельзя же ради производственного совершенствования машины надолго терпеть потери. В тех случаях, когда Григорьев бывал не согласен, он прекращал споры, замолкал и даже Меркулову, по авторитету и деловому весу занимавшему в другом министерстве — тяжелого машиностроения — почти равное с ним положение, не удавалось сдвинуть его с «мертвой точки».

Очередной такой разговор с Меркуловым — и на этот раз совсем не о литейной машине — состоялся месяца два назад. Григорьев тогда тоже собирался лететь на один южный завод, надо было разобраться в причинах неровной работы доменного цеха. Меркулов позвонил буквально за несколько минут до его отъезда в аэропорт. В меркуловском институте проектировалось новое устройство для доменной печи увеличенного объема, которую должны были, строить на заводе Логинова. Меркулов принялся подробно объяснять: «Возник вопрос об оформлении авторства на идею конструкций устройства. Мы считаем необходимым включить в авторский коллектив и вас, разработка идеи принадлежит и вам». Надо было спускаться к машине, но Григорьев довольно долго молчал. Меркулов покашливал, давая тем понять, что он терпеливо ждет. «Как нам поступить, Борис Борисович?» — явно сдерживая себя, спросил Меркулов. «Я думаю», — сказал Григорьев. «Что это значит?» — не очень удачно спросил Меркулов, видимо, теряя терпение. «Я привык думать, прежде чем принимать какое-то решение…» — спокойно разъяснил Григорьев. «Мы все привыкли к мыслительному процессу, Борис Борисович, — как можно более мягким тоном сказал Меркулов. — О чем вы собираетесь думать?» Григорьев сказал, что еще не знает, следует ли включать его фамилию в список авторов. Меркулов помолчал, видимо, не ждал такого поворота. «Принцип конструкции разработан вами, — сказал он, — а мы оформляем авторство на разработку идеи… Не думаете же вы, что я предлагаю вам нечто противозаконное и аморальное?» — удивился Меркулов. Григорьев молчал. «Меня ждет машина, — сказал он, — самолет улетает через сорок минут». Меркулов удивился: «Какой самолет?» Григорьев ничего не ответил. Молчал и Меркулов. Первым не выдержал Григорьев, времени у него не оставалось. «Я вас слушаю…» — сказал он. «Но это я должен услышать от вас, сколько времени вам надо думать?» — взбунтовался Меркулов. «Три дня», — изрек Григорьев. «Но почему три? — теряя терпение, спросил Меркулов. — Почему именно три?» «Я как раз вернусь в Москву», — ответил Григорьев. Иван Александрович подчеркнуто извинился, что отрывает Григорьева от дел и положил трубку.