Шесть часов утра

– А вдруг вправду улетит? – хмыкает Виталик. – Может, он экстрасенс какой-то. Типа Кашпировского.

Они с курносой еще о чем-то болтают. Виталик подвигается к девушке поближе, уже по-хозяйски лапает за талию. Медсестра не возражает, опять хихикает. Я чувствую себя лишним.

– Хлопцы, вы тут?! А я вас ищу!

По лужам к крыльцу шлепает наш водитель.

– Забрал все бумажки. Можно ехать.

Курносая смотрит не него недовольно. Виталик что-то шепчет ей в розовое ушко, и та согласно кивает. Лезет в карман за ручкой. Виталик протягивает ее свой проездной и медсестра пишет на краешке номер телефона.

– Поехали уже, – ворчит водитель.

И я почему-то ему благодарен.

Через полчаса мы сохнем у батареи приемного. Телогрейки висят на вешалке и пахнут псиной. Снова диван, снова карты шлепают по дерматину.

– Симпатичная Катька? – спрашивает у меня Виталик.

– Какая Катька?

– Ну из дурки. Ниче такая, да?

– Ниче, – соглашаюсь я.

Виталик довольно ухмыляется. Счастливый человек. И в карты ему везет.

За окном снова дождь, ветер лупит в окно. До утра еще пять часов. И спать совсем не хочется.

Салон красоты

– Студент, вставай! – Аркашка-паразит со всей дури лупит в дверь чуланчика, в котором я сплю. Грохот мгновенно вырывает меня из тревожного сна, и я несколько секунд ошалело таращусь в темноту, пропахшую хлоркой и заплесневелыми матрасами.

– Вставай, говорю, бомжей везут!

Вот же сволочь. Мог бы как-нибудь аккуратнее разбудить. Впрочем, что это я. Это же Аркашка. Не пнул по ногам – и ладно.

Поднимаюсь с продавленной, пахнущей кислятиной раскладушки, натягиваю измятый белый халат, выползаю в коридор больницы. Направо – лифты в отделения, налево – дверь приемного и ухмыляющийся напарник санитар.

– Аркашка, какие, на фиг, бомжи?

– Обычные, – пожимает плечами Аркашка. – Пьяные и побитые. Я один не справлюсь. Пошли, Танька сказала тебя разбудить.

Тянемся в приемное. Я иду еще неуверенно, от резкого пробуждения пульс стучит в висках. Аркашка доволен. Сегодня его очередь не спать, ему скучно, а тут законное основание меня разбудить. Какое-никакое развлечение. Еще и бомжи какие-то.

Танюша, медсестра приемного, кутается в наброшенный на плечи цветастый халатик.

– Сигареты есть?

Шарю по карманам, достаю измятую пачку «Астры», на дне которой болтаются штуки три.

– Пока приедут, у нас минут десять есть. Пойдем покурим, – командует Танюша.

Спускаемся по лестнице во двор. Над Софийским собором вовсю светит луна. Над корпусом КВД так же яростно пылает полуночный фонарь. Закуриваем, давясь горьким дымом.

– Аркашка сказал, каких-то бомжей везут, – лениво интересуюсь я.

– Так и есть. – Таня ловко сплевывает попавшую в рот табачную крошку. – Менты подобрали возле аэродрома. Они там чего-то пили, потом подрались. Так громко дрались, что местные проснулись и ментов вызвали. Тем лень к себе везти, а вытрезвители полгода как закрыли. Вот и прут к нам.

– Что-нибудь серьезное?

Таня пожимает плечами.

– Вроде нет. Пара ссадин, ушибы. А сопутствующие заболевания определим на месте.

– Врачам позвонила?

– Ага. Петрович сейчас спустится.

Петрович – это хорошо. Петрович – это надежно. Старый терапевт, который на вот таких ночных побудках собаку съел. У него все по струнке ходить будут. И менты, и бомжи, и мы с Танюшкой. Юного интерна Володю никто не послушает. А вот с Петровичем спокойнее. Глядишь, и драки в приемном не будет. А то на прошлой неделе устроили бои без правил. Санитары против пациентов. До сих пор ухо болит.

У входа тормозит милицейский уазик, мрачные типы в форме выгружают теплую компанию из четырех небритых мужчин неопределяемого возраста. Последний из выгружаемых поворачивается и галантно подает руку единственной даме. Дама, наверное, симпатичная, но все впечатление портит отсутствие передних зубов и свежий, наливающийся багровой синевой фингал под левым глазом.

– О, Семеновна, – узнает красавицу Таня. – Давно не виделись.

– Таню-юша, – распахивает свои объятия гостья. – Так почитай с декабря. Как вы пневмонию мою подправили, так я и не заглядывала.

– Разговорчики! – рявкает один из типов в форме. – Медики, оформляйте поступление.

– Во-первых, здравствуйте. – Петрович высовывается прямо из окна приемного и с презрением смотрит на прибывших. – Во-вторых, неплохо было бы сначала завести пациентов в помещение, а потом разглагольствовать!

Без дальнейшей демагогии Петрович скрывается в глубине здания.

– Да он охренел! – возмущается патрульный помоложе.

– Тихо, сержант! – обрывает его второй, тот, что постарше. – Это Петрович. Ты с ним не ругайся.

– Чего это? – ершится молодой.

– Я тебе потом расскажу. – Старший кончиком резинового «демократизатора» тыкает в бок ближайшего бомжа. – Проходите, граждане.

Бомжи с шутками и благодушным переругиванием топают вверх по лестнице. В приемном сразу начинает пахнуть вчерашним и свежим перегаром, немытыми телами, какой-то кислятиной. Уже привычный мне запах неухоженного опустившегося человека. Я таких каждый день вижу. Надо же, 1997 год на дворе, а их все больше.