Шерлок Холмс в России

— Ну, уж извините! — горячо перебил его Лева. — Шерлок Холмс всегда рисковал своей жизнью и ничего не боялся — ни опасности, ни смерти! И я не знаю, почему он не почтенный. Да кроме того, дед сказал, что это хорошо, а если он сказал, так это верно, потому что дед самый умный человек на свете.

Учитель сдержанно улыбнулся, но ничего не возразить.

И они опять поехали молча. Левушка думал про себя:

«Если где-нибудь свершится преступление, я непременно его буду открывать: подберу все клочки бумажек, измерю все следы, ничего не упущу, и уж открою! Непременно открою!»

И он от души желал, чтобы поскорей совершилось преступление.

Они выехали в это время на опушку леса, и весь маленький уездный городок, со своими тремя церквами, был перед ними, как на ладонке.

— Ну! Рысью? — спросил Лева, взглядывая на своего учителя.

— Пожалуй! — ответил тот и чмокнул губами.

И восемь лошадиных копыт дробно застучали но твердой и пыльной дороге. Иноходец учителя шел своей характерной перевалкой; Левушкин клеппер, которого он мысленно не называл иначе, как «Шерлок Холмс», красиво выбрасывал свои ноги, забирая все вперед и вперед.

Солнце уже склонялось к западу, но было еще жарко, и воздух стоял неподвижно.

Вот начались и заборы огородов и глубокие канавы, прорытые возле них.

Левушка посматривал вокруг себя. Одна канавка, прорыв ямку под забором, уходила в глубь огородов.

И на нее взглянул Левушка и подумал, что этим ходом человек может проползти совершенно незамеченным.

Но вот они переехали маленький мостик над высохшим ручейком и въехали в городок. Миновали соборную площадь и, сделав два-три поворота, остановились у крыльца почтовой конторы.

Какой-то мужик подошел к ним и вызвался подержать лошадей. Лева и Хоботов, соскочив с седел и разминая ноги, пошли по ступенькам шаткого деревянного крылечка. Почтовый чиновник в суровом, поношенном кителе, при входе их в контору, почтительно привстал и поклонился.

— Его превосходительству два письма, — заговорил он, направляясь к полке, — и вашему папаше тоже-с! И газеты- с. А от вас что-нибудь будет?

— Да, вот письмо от дедушки, — сказал Лева, подавая письмо.

— Заказное, — прочитал чиновник и, достав книгу, стал выписывать квитанцию.

В это время дверь с шумом отворилась, и человек в мундире почтальона вбежал в контору и, не обращая внимания на посторонних посетителей, почти закричал, обращаясь к чиновнику:

— Иван Никифорович! Ведь убег! Право слово, убег!

— Тише ты! — прикрикнул на него чиновник и потом спросил: — Кто убег?

— Да каторжник-то убег! Право слово, убег! Беглый-то! — уже понижая голос, но при этом как-то оживленно улыбаясь, говорил почтальон.

— Да ну? — удивился чиновник и даже приостановился писать.

— Покарай Бог, убег! Вот, сейчас только! Ух, кутерьма там теперь пошла! Ловить бросились! Страсть!

— Это кто убежал? — спросил Хоботов чиновника.

— Да один беглый каторжник. Вчера только его к нам доставили, а сегодня должны были уже препровождать дальше, а он вот взял, да и того… Тюрьма-то у нас, действительно, того, рухлядь! — добавил он и длинными ножницами аккуратно вырезал из книги квитанцию.

Лева стоял ни жив, ни мертв. Краска ярко выступила на его обыкновенно бледном, худеньком личике, глазенки сверкали.

«Я его поймаю! Я его поймаю!» — замелькало у него в голове, и он вдруг начал теребить за рукав своего учителя.

— Пойдемте, пойдемте, пойдемте скорей! — нервно шептал он при этом, и слезы нетерпения готовы были брызнуть у него при виде тех медленных, как казалось ему, движений, с которыми учитель укладывал газеты и письма в висевшую у него через плечо сафьяновую сумку.

Но Хоботов и сам торопился, и руки у него тоже почему- то дрожали.

Простившись с чиновником, они быстро вышли на крыльцо. Мужика, взявшегося подержать их лошадей, и след простыл, но кони их стояли тут же, видимо, наскоро привязанные к забору.

Через минуту они уже быстрой рысью ехали по базарной площади.

Народ бежал к выезду из города. Бежали бабы, что- то кричавшие на ходу; бежали молодые парни с какими-то странно горевшими глазами; бежали, сверкая босыми пятками, ребятишки, и даже степенные люди, и те трусили мелкой рысцой все в том же направлении.

Какой-то франт писарского обличил, в красном галстуке и в сдвинутой на самый затылок белой фуражке, несся, почти не уступая ходу их лошадей. Лицо его было сердито, глаза куда-то жадно смотрели вперед. Люди бежали, что-то кричали и перекликивались между собой, а между ними, с веселым лаем, вертелись неугомонные дворовые собачонки. Стадо гусей, перепуганное этим всеобщим стремлением, широко раскрыв крылья и пронзительно гогоча, удирало в какой-то переулок.

Но вот и конец города, вот и выгон справа, а слева огороды.

— Куда побежал-то? — приостанавливая лошадь, спросил Хоботов какого-то старика.

— Вон, вон, туда! К речке! К лознячку-то, значит! — зашамкал старик. — Вон, где солдатики-то бегут!

И он указал рукой на мелькавшие вдали белые солдатские рубашки.

— Чего врешь-то? — вмешалась подбежавшая к ним женщина. — К лесу он ударился! Мой Васька сам видел! Прямо к лесу!