Предсказание Шерлока Холмса сбылось, и новость была трагическая. В половине восьмого утра, когда хмурый день еще только занимался, Холмс уже стоял в халате у моей постели.
– Ватсон, – сказал он, – нас ждет экипаж.
– А что такое?
– Дело Брук-стрит.
– Есть новости?
– Трагические, но какие-то невнятные, – сказал он, поднимая занавеску. – Поглядите... вот листок из записной книжки, и на нем накарябано карандашом: «Ради бога, приезжайте немедленно. П.Т.». Наш друг доктор и сам, кажется, потерял голову. Поторопитесь, дорогой Ватсон, нас срочно ждут.
Примерно через четверть часа мы уже были в доме врача. Он выбежал нам навстречу с лицом, перекосившимся от ужаса.
– Такая беда! – воскликнул он, сдавливая пальцами виски.
– Что случилось?
– Блессингтон покончил с собой.
Холмс присвистнул.
– Да, этой ночью он повесился.
Мы вошли, и доктор повел нас в комнату, которая по виду была его приемной.
– Я даже не соображаю, что делаю, – говорил он. – Полиция уже наверху. Я потрясен до глубины души.
– Когда вы узнали об этом?
– Каждый день рано утром ему относили чашку чая. Горничная вошла примерно в семь, и несчастный уже висел посередине комнаты. Он привязал веревку к крюку, на котором обычно висела тяжелая лампа, и спрыгнул с того самого сундука, что показал нам вчера.
Холмс стоял, глубоко задумавшись.
– С вашего позволения, – сказал он наконец, – я бы поднялся наверх и взглянул на все сам.
Мы оба в сопровождении доктора пошли наверх.
За дверью спальни нас ожидало ужасное зрелище. Я уже говорил о том впечатлении дряблости, которое производил этот Блессингтон. Теперь, когда он висел на крюке, оно еще усилилось. В лице не осталось почти ничего человеческого. Шея вытянулась, как у ощипанной курицы, и по контрасту с ней тело казалось еще более тучным и неестественным. На нем была лишь длинная ночная рубаха, из-под которой окоченело торчали распухшие лодыжки и нескладные ступни. Рядом стоял щеголеватый инспектор, делавший заметки в записной книжке.
– А, мистер Холмс, – сказал он, когда мой друг вошел. – Рад видеть вас.
– Доброе утро, Лэннер, – откликнулся Холмс. – Надеюсь, вы не против моего вмешательства. Вы уже слышали о событиях, предшествовавших этому происшествию?
– Да, кое-что слышал.
– Ну, и каково ваше мнение?
– Насколько я могу судить, Блессингтон обезумел от страха. Посмотрите на постель – он провел беспокойную ночь. Вот довольно глубокий отпечаток его тела. Вы знаете, что самоубийства чаще всего совершаются часов в пять утра. Примерно в это время он и повесился. И, наверно, заранее все обдумал.
– Судя по тому, как затвердели его мышцы, он умер часа три назад, – сказал я.
– Что-нибудь особенное в комнате обнаружили? – спросил Холмс.
– Нашли на подставке для умывальника отвертку и несколько винтов. И ночью здесь, видно, много курили. Вот четыре сигарных окурка, которые я подобрал в камине.
– Г-м! – произнес Холмс. – Нашли вы его мундштук?
– Нет.
– А портсигар?
– Да, он был у него в кармане пальто.
Холмс открыл портсигар и понюхал единственную оставшуюся в нем сигару.
– Это гаванская сигара, а это окурки сигар особого сорта, который импортируется голландцами из их ост-индских колоний. Их обычно заворачивают в солому, как вы знаете, и они потоньше и подлиннее, чем сигары других сортов.
Он взял четыре окурка и стал рассматривать их в свою карманную лупу.
– Две сигары выкурены через мундштук, а две просто так, – продолжал он. – Две были обрезаны не очень острым ножом, а концы двух других – откушены набором великолепных зубов. Это не самоубийство, мастер Лэннер. Это тщательно продуманное и хладнокровно совершенное убийство.
– Не может быть! – воскликнул инспектор.
– Почему же это не может быть?
– А зачем убивать человека таким неудобным способом – вешать?
– Вот это мы и должны узнать.
– Как убийцы могли проникнуть сюда?
– Через парадную дверь.
– Но она была заперта на засов.
– Ее заперли после того, как они вошли.
– Почем вы знаете?
– Я видел следы. Простите, через минуту я, возможно, сообщу вам еще кое-какие сведения.
Он подошел к двери и, повернув ключ в замке, со свойственной ему методичностью осмотрел ее. Затем он вынул ключ, который торчал с внутренней стороны, и тоже обследовал его. Постель, ковер, стулья, камин, труп и веревка – все было по очереди осмотрено, пока, наконец, Холмс не заявил, что удовлетворен, после чего он, призвав на помощь меня и инспектора, отрезал веревку, на которой висел труп несчастного Блессингтона, и почтительно прикрыл его простыней.
– Откуда взялась веревка? – спросил я.
– Ее отрезали отсюда, – сказал доктор Тревельян, вытягивая из-под кровати веревку, уложенную в большой круг. – Он ужасно боялся пожаров и всегда держал ее поблизости, чтобы бежать через окно, если лестница загорится.
– Это, должно быть, избавило убийц от лишних хлопот, – задумчиво сказал Холмс. – Да, все свершилось очень просто, и я сам буду удивлен, если к полудню не сообщу вам причины преступления. Я возьму фотографию Блессингтона, ту, что на камине. Она может помочь мне в моем расследовании.
– Но, ради бога, объясните нам, что же здесь произошло, – взмолился доктор.