Шериф

— Екатерина… ммм… Я знаю, что это — ваше. — Он положил перед собой тетрадь. — Я — директор школы, Франц Иосифович Левенталь. Преподаю там несколько предметов. Может быть, — Левенталь улыбнулся, — я вам известен как Книжник. Я знаю, многие меня так за глаза называют, в том числе и Валентин Николаевич.

Лицо Воронцовой оставалось совершенно бесстрастным.

— Валентин Николаевич Тамбовцев, наш доктор. Вы понимаете, о чем я говорю?

С тем же успехом он мог разговаривать с мраморной статуей. Божественно красивой статуей. Холодной и молчаливой.

— Извините, Екатерина… — он открыл тетрадь, — вы не могли бы мне пояснить, что здесь написано? — Он показал на значки, усеявшие страницу, как мелкие мухи— потолок.

Воронцова молчала.

Да, Тамбовцев был прав. Вряд ли от нее можно чего-нибудь добиться. По-моему, мне пора откланяться.

Он сделал еще одну попытку:

— Скажите, вы это сами написали? Или нашли?

Екатерина провела раскрытой ладонью над страницей и вдруг резко отдернула руку, словно обожглась. В глазах ее появился страх.

— Что там? — забеспокоился Левенталь, — Там… Скажите хоть что-нибудь! — Он и не заметил, как повысил голос.

Но Воронцова по-прежнему молчала. Она не издала ни звука.

В тот момент Левенталь понял, что его очень сильно привлекает эта женщина. Он даже понял чем. Своей загадкой.

Он помнил все эти пошлые утверждения, что в женщине должна быть какая-то загадка. Хи-хи! Ха-ха! Неглубокая суть под наигранным кокетством. Как дешевая латунь под фальшивой позолотой.

Но в этой женщине все было таинственным. Мистическим. Бездонным, как ее странные темно-синие глаза.

«Наверное, потому что она все время молчит — редкая для женщины добродетель», — подумал Левенталь.

Но штука в том, что ее молчание тоже было особенным. Казалось, оно ничего не скрывало, оно было самоценным, равновеликим той тайне, которую хранила Екатерина.

Как догадывался Левенталь, страшной тайне. Настолько глубокой, что ее невозможно было постичь. Он вдруг подумал, что, даже если ему удастся вникнуть в тайный смысл значков и он сможет облечь их в более или менее приемлемую литературную форму, это все равно ничего не изменит. Наоборот, это все еще больше запутает.

В этот момент он понял, что стоит перед самым большим искушением в своей жизни. Искушением, с которым ему трудно справиться.

Левенталь захлопнул тетрадь и подвинул ее Екатерине. Но она только покачала головой. Затем случилось то, чего Левенталь никак не ожидал. Воронцова показала на тетрадь, медленно подняла руку и пальцем ткнула в Левенталя.

— Это?.. Вы хотите, чтобы я?..

Она молчала, словно предоставляла ему самому толковать свой жест так, как он сочтет нужным.

Левенталь быстро положил руки на тетрадь и прижал ее к груди.

— Это… теперь мое?

Екатерина неподвижно стояла перед ним. Он ловил ее малейшее движение, чтобы выдать его за легкий кивок, означающий согласие. Но она была молчалива и таинственна, словно страница, усеянная загадочными символами, ее молчание допускало любые толкования.

И Левенталь не устоял перед искушением, перед самым большим искушением, которое только можно представить для Книжника — обладания тайной, бесконечной, как сама Вселенная. Тайной жгучей, возможно, убийственной, не имеющей разгадки в реальном конечном мире.

— Спасибо! — прошелестел Левенталь, пряча тетрадь за пазуху.

В глазах Екатерины — или ему это только показалось? — промелькнуло нечто, напоминающее искорку улыбки. «Наверное, показалось, — решил Левенталь. — Точно так же улыбаются каменные истуканы острова Пасхи».

— Девочки растут? Не болеют? — заискивающе спросил он, вставая. Он чувствовал себя вором, укравшим в толчее метро драгоценный бриллиант и уступающим место его обворованной владелице, пустая вежливость в благодарность за бесценное сокровище.

Екатерина, не отрываясь, смотрела ему в глаза.

— Ну… ладно… Я, пожалуй, пойду… Спасибо вам за помощь… — Левенталь задом спустился с крыльца. Колени его дрожали, ладони покрылись липким холодным потом. Он чувствовал себя избранным.

Домой Левенталь не шел и даже не бежал — он летел, не замечая, как ноги касаются земли.

Прибежав домой, он первым делом принялся оборудовать тайник. Нельзя было и подумать, чтобы поставить тетрадь просто так на полку, между учебником по физике и таблицами Брадиса. Сокровище потому и сокровище, что должно быть СОКРЫТО от посторонних глаз. А для него теперь все глаза — посторонние.

На следующий день к Левенталю зашел Тамбовцев.

— Ну как? Удалось что-нибудь выяснить?

— Проходите, пожалуйста, Валентин Николаевич. Чайку не желаете? — Видимо, он переигрывал. Лицо его было приторным. Тамбовцев насторожился.

— Нет, спасибо, тороплюсь на службу… Я насчет тетради. Удалось что-нибудь выяснить? Левенталь скорбно покачал головой:

— К сожалению, ничего. Вы были абсолютно правы, как, впрочем, и всегда. Она ничего мне не сказала. Ни слова, ни даже «здравствуйте!».

— Жалко… Ну, может, вы сами до чего-нибудь докопались?

— Нет… — Левенталь изобразил на лице крайнюю степень сожаления. — Это оказалось выше моих сил. Я, — он испустил глубокий вздох, — умываю руки.