Шеридан

Фокс постоянно оттачивал свое красноречие в палате общин. Палата была для него своего рода дискуссионным клубом. По его собственному признанию, он выступал всякий раз, когда бывал в палате, «за исключением одного-единственного вечера, и я жалею, — добавил он, — что не взял слово также и в тот вечер». Его отличала как оратора непринужденная манера речи: за словом в карман он не лазил. Фокс произносил речи экспромтом, без предварительной подготовки, всячески избегая цветистой риторики. Он говорил энергично, просто, ясно; при этом он никогда не уклонялся в сторону от обсуждаемой темы, никогда не отрывался от уровня понимания своих слушателей, никогда не пускался в туманные рассуждения и никогда не надоедал палате. Начинал он свои выступления невнятной скороговоркой, неловко жестикулируя. Но, по мере того как он воодушевлялся, речь его начинала литься гладко, становилась выразительной и красноречивой. Когда же Фокс выступал по важнейшим вопросам, он вещал словно пифия, «вдохновленная богами», и с него ручьями катился пот.

Летом 1788 года Фокс отправился со своей любовницей миссис Армистед в заграничное путешествие. За все время путешествия он открыл газету лишь один раз — узнать результаты ньюмаркетских скачек, ибо он не преминул сделать ставки. Своего адреса он никому не сообщал и посему не получал никаких известий из Англии.

В годы своей непопулярности Фокс сохранял привычную бодрость духа, не поддавался унынию. У него была широкая натура, чуждая всякой мелочности. Его письма к племяннику, которого он любил как сына, проникнуты чувством радости: он очарован обществом миссис Армистед, восторгается хорошей погодой и красотой пейзажей Сент-Эннз-хилла, вспоминает наиболее понравившиеся ему картины итальянских мастеров, делится впечатлениями о прочитанных книгах. Так, он обращает внимание молодого лорда Холланда, совершавшего тогда путешествие по Европе, на выставленный в галерее Питти[41] портрет папы Павла III кисти Тициана, который называет «лучшим в мире произведением портретной живописи»; высказывает мнение, что шедевром Тициана является находящаяся в Венеции картина «Мученик Петр», высоко отзывается о картинах Гверчино в Ченто и т. д. Теперь Фокс уже не испытывал прежних денежных затруднений, поскольку в 1793 году его друзья собрали по подписке 70 тысяч фунтов стерлингов, чтобы заплатить его долги и купить ему ренту. Два года спустя он женился на своей любовнице. Миссис Фокс была толста и некрасива, но обладала приятными и вполне светскими манерами.

В эту пору Фокс вел спокойный, размеренный образ жизни, много читал, переписывался на литературные темы с Гилбертом Уэйкфилдом. В качестве четырех лучших литературных произведений века он называл «Исакко» Метастазио, «Элоизу» Попа, «Заиру» Вольтера и «Элегию» Грея. О Бэрнете он отзывался как о мастере исторической школы, произведениями Драйдена восхищался и помышлял об их издании. Зато не выносил прозу Мильтона и оставался равнодушен к стихам Уордсворта. Его кумиром был Гомер, сумевший сказать все. Фокс ежегодно перечитывал его поэмы, отдавая предпочтение «Одиссее», хотя и признавал при этом, что «Илиада» совершеннее. Еврипида он предпочитал Софоклу. «Если я начну выражать мои восторги по поводу Еврипида, — писал он, — я никогда не кончу». Снова и снова перечитывал он «Энеиду», особенно ее трогательные места. Тогда же Фокс начал писать свою «Историю революции 1688 года», но работа продвигалась крайне медленно, капля по капле. Он частенько читал вслух своей жене, чье общество по-прежнему было ему приятно и интересно. Он придирчиво следил за тем, чтобы все оказывали миссис Фокс должное уважение, придавая подобным соображениям, как утверждали окружающие, непомерно большое значение. Фоксу нравилось делать вместе с женой покупки. Сэр Гилберт Эллиот был весьма изумлен, когда встретил супругов Фокс, направляющихся в лавку, чтобы приобрести дешевый фарфор, и отметил, что оба они весьма бережливы.

Другой гость застал Фокса недвижимо распростертым на траве — оказывается, он хотел обмануть птиц, притворившись мертвым. Любовь в шалаше так же естественно пришлась ему по вкусу в пятьдесят лет, как Ньюмаркет, парламент и ночные бдения за карточным столом — в двадцать пять.

Гиббон говорил, что Фокс сочетал в себе способности незаурядного государственного мужа с мягкостью и простодушием ребенка. И добавлял, что Фокс, как никто другой, был совершенно свободен от скверны недоброжелательства, тщеславия и лживости. Но лучше всего сказал о нем Берк, просто и емко: «Это человек, достойный любви...»