Шеридан

Ей только что исполнилось шестнадцать лет. И хотя она вот уже четыре года пленяет публику и приковывает к себе грубые взоры мужчин, она остается «скромнейшим, приятнейшим и нежнейшим цветком» в саду Природы, как охарактеризовал ее сластолюбец Уилкс во время обеда в семействе Линли. Она шла тернистым путем, но ни капельки грязи не пристало к ней. Само воплощение чистоты и красоты, она посвящала свое искусство великому Генделю — тому самому Генделю, фразу из которого пропела ее сестра Мария в свой смертный час; которого чтил и популяризировал ее отец и в честь которого он нарек Георгом Фридрихом своего старшего сына. Ее мелодичная речь лилась как музыка, а сама она словно излучала вокруг себя сияние. Впоследствии один епископ назовет ее связующим звеном между смертными и ангелами. Видный государственный деятель, утверждавший то же самое, засиживался до глубокой ночи, слушая ее пение. Сам король ловил каждую модуляцию ее голоса. А ее чистый голос был как бы символом ее самой.

Современники дружно превозносили ее, состязаясь в гиперболах. Музыкант Джексон из Эксетера говорил, что, «когда она поет, лицо ее принимает совершенно неземное выражение». При виде этой Миранды пристыженно смирялись Калибаны[15]. Постоянно злобствовавший Пасквин проникся благоговейным почтением к ее особе. Когда много позже, в 1784 году, она помогала Фоксу проводить предвыборную кампанию в Вестминстере[16], безвестные пасквилянты не только пощадили ее, но и смолкли в восхищении перед ней. Чары Леоноры превращали порок в добродетель, гнусность — в благородство. Ее принимали за образец.

Элизабет излучала очарование, ее присутствие освещало все вокруг. В течение 1770 года она дважды или трижды пела в Оксфорде и совершенно покорила весь город. Само имя ее было окружено ореолом. Когда распространились слухи, будто бы она сбежала в Шотландию с мужчиной, имеющим трехтысячный доход, это повергло всех в ужас. Молодые и рыцарские сердца видели в ней небесное, эфирное создание, «звезду исключительной яркости», ослепительно сияющую средь туманов, коими окутана ее профессия. Слушатели как завороженные внимали звукам ее трогательного голоса:

«О, гармоничное созданье,
Как чужд ее душе разлад,
Как слитны голос и сознанье,
Исток возвышенных услад».

Автор песен Дибдин[17] утверждал, что лучше всего передают впечатление от ее пения следующие слова Комуса[18]:

«Возможно ли, чтоб кто-нибудь из смертных
Вселял в сердца столь упоительный восторг?
Нет, нет, в груди ее живет небесный дар.
Он ликованьем полнит звуки пенья,
Являя нам себя божественным экстазом».

В семье, все члены которой были людьми искусства, она выделялась как художественная натура. Она не только пела, но и прекрасно рисовала, как ее сестра Мэри; писала прелестные стихи, как ее брат Уильям; была виртуозным музыкантом, как ее отец и брат Томас; замечательно владела искусством мимики и перевоплощения, как ее будущий муж. Гейнсборо постоянно рисовал ее, писал с нее картины, дважды лепил из глины ее головку. Другим ее ревностным поклонником был Озайес Хэмфри — художник, живший в западной части Англии, а сэр Джошуа Рейнолдс, которого никак нельзя было упрекнуть в излишней восторженности, запечатлел на своих полотнах глубокое восхищение ею. Не говоря уж о том, что он дважды изобразил ее в образе святой Цецилии, он избрал ее в качестве модели для фигуры милосердия, украсившей окно Нового колледжа в Оксфорде, и для фигуры богоматери в своей картине «Рождение Христа».

Как некогда Пенелопу, ее осаждал рой поклонников. В нее были открыто влюблены десятки мужчин. Список влюбленных включал в себя Чарлза Шеридана, брата нашего героя, и Натаниэла Холхеда — старого приятеля Ричарда, учившегося с ним в Харроу. «Потрясенный, я оцепенел, — признавался со вздохом Холхед после ее выступления. — От восторга я лишился дара речи». С той минуты ее образ поселился у него в сердце.

Ричард, пока еще не разобравшийся в собственных чувствах, уговаривал своего столь впечатлительного друга не поддаваться чарам. Холхед кончил тем, что очертя голову уехал в Индию; очутившись наконец в этой сказочной стране, он настойчиво призывал приятеля последовать его примеру...

Чарлз, благоразумный и осмотрительный даже в двадцать два года, по зрелом размышлении решил, что его привязанность к мисс Линли наверняка принесет ему больше беспокойства, чем счастья, и, написав ей в официальном тоне прощальное письмо, уехал жить на ферму в нескольких милях от Бата. Но Холхед и Чарлз, во всяком случае, имели честные намерения.