Шеридан

Если Шеридан любил показную пышность, то показную пышность он видел повсюду вокруг себя. Он жил в эпоху утонченную и грубую, деликатную и буйную в одно и то же время. Миссис Монтегю была хозяйкой Салона Купидона, обходившегося ей во многие тысячи фунтов; целые ночи напролет разглагольствовала она о Шекспире и музыкальных стаканах[8] перед избранным кружком, составленным из дрезденского фарфора (герцогиня Девонширская) и чугунного литья (доктор Джонсон). Тем временем ее бедняга муж, утомленный занятиями математикой и всеми забытый, вкушал заслуженный отдых. Его каменноугольные копи покрывали любые расходы супруги. Стены ее гардеробной были украшены фресками, изображавшими розы и жасмин. «Зачем это понадобились немолодой женщине купидоны, — негодующе вопрошала миссис Делани, — если только она не воображает себя женой старика Вулкана и матерью всех этих амурчиков?»

Знатные дамы хихикали во время представления трагических сцен «Ромео и Джульетты», смеялись над страданиями Монимии или Бельвидеры[9] а короля Лира провожали со сцены дружным хохотом.

Зато к дуэлям относились тогда с полной серьезностью. Джентльмен, который убил человека, защищая свою жизнь и честь, только выигрывал в мнении света: раз уж на дуэли убивают, то джентльмен просто не имел другого выбора. Мало кто из выдающихся людей того времени не получал вызова на дуэль. Мания драться, так же как и страсть к азартной игре, вышла за рамки какого-либо одного класса или сословия и стала поголовным увлечением. На улице дубасили друг друга носильщики портшезов и факельщики; в городских закоулках подстерегали прохожего бандиты и головорезы — подонки общества, выплеснувшиеся на поверхность во время гордоновского мятежа.

Душным майским вечером молодые члены парламента могли проголосовать вразрез со своими убеждениями из боязни, что от жары у них потекут румяна и завянут букетики цветов в петлице. А на галереях над ними громко похрапывали закоренелые пьяницы. Берк поднимался, чтобы произнести пространную речь, но грубые нечестивцы кашлем заставляли его замолчать. Годы спустя лорд Элленборо при виде парламентария-вига, зевающего во время скучнейшей речи вига-оратора, заметил, что, хотя зевки свидетельствуют о хорошем вкусе зевающего, вряд ли справедливо посягать подобным образом на то, что является прерогативой соперничающей партии.

При четырехчасовом сне современники Шеридана ухитрялись сохранять крепкое здоровье, приятную наружность и хорошее настроение. Пороки взрослых людей сочетались у них с детской жизнерадостностью, и атлетически сложенные члены парламента могли поднять возню, словно мальчишки. Великие гении засиживались до полуночи, играя в вопросы и ответы, в мнения и отгадывание мыслей. Ни в какой другой век компания веселых остроумцев не городила столько чепухи. Фокса можно было застать резвящимся в поле или затеявшим шумную игру в коридорах своего дома в Сент-Энн. Питта можно было увидеть играющим в жмурки в Уимблдоне или пытающимся обрести достоинство после того, как секретари застигли его врасплох с лицом, вымазанным жженой пробкой. Лорд Бэрримор выряжался пшютом в Сент-Джеймсе и индейцем в Сент-Джайлсе, а на охоту выезжал скорее в обличье короля Франции и Наварры, чем английского джентльмена, между тем как его трубач-негр исполнял в лесу музыкальные фантазии. Разборчивые дилетанты покупали поддельных Тицианов и собирали коллекции редкостей, немало говорившие об окружающей их самих обстановке. Один из таких знатоков, воинственно размахивая «подлинным» зубом Сципиона Африканского, клялся, что вставит его себе в челюсть, а Джордж Селвин поражался, «как такая идея могла прийти кому-то в голову».

Светские люди рано обедали, ехали в оперу или театр и возвращались оттуда к позднему ужину, за которым остроумцы и государственные деятели, явившиеся прямо из палаты общин, где ломались копья по поводу доктрин свободы, просиживали в обществе первых красавиц страны долгие часы, пока не начинали оплывать и гнуться свечи в позолоченных канделябрах, а за окнами проступали в предрассветных сумерках силуэты портшезов да скучающие фигуры франтоватых носильщиков и лакеев во внутреннем дворе.

Жизнь людей из высшего общества состояла главным образом из приятного ничегонеделания. Большой свет пробуждался не раньше двух часов пополудни. Любознательный иностранец, который пожелал бы ознакомиться с великосветской жизнью во всех ее оттенках и проявлениях, едва ли выдержал бы лондонский сезон. На столе у себя он нашел бы более сорока приглашений, то есть по пять-шесть приглашений на каждый день. (Разумеется, всем этим любезным хозяевам надо будет нанести утренний визит, а ведь это дело нелегкое.)