Шепчущий в ночи

Из пяти оставшихся фотографий три изображали болотистую или холмистую местность, которая, казалось, несла на себе отпечаток тайных и зловредных обитателей. Еще одна изображала странную отметину на земле, совсем рядом с домом Эйкели, которую он сфотографировал наутро после того, как собаки всю ночь лаяли особенно яростно. Снимок был очень расплывчатый, и по нему трудно было сказать что-либо определенное, но отпечаток отдаленно напоминал «след когтя» на голой земле. Последняя фотография изображала само место жительства Эйкели: аккуратный беленький двухэтажный дом, построенный, вероятно, лет сто-сто двадцать тому назад, с хорошо подстриженным газоном и обложенной камнями дорожкой, ведущей к искусно выполненной резной двери в георгианском стиле. Несколько огромных полицейских псов сидели на газоне у ног человека приятной наружности с аккуратной седой бородкой, который, как я догадался, и был сам Эйкели — он же и делал этот снимок, о чем свидетельствовала лампочка в его руке.

Осмотрев фотографии, я приступил к чтению обширного письма и на последующие три часа погрузился в пучины неописуемого ужаса. То, что ранее Эйкели излагал лишь в общих чертах, теперь он описывал подробно, в мельчайших деталях, представляя длинные списки слов, уловленных ночью в лесу: подробные описания розоватых существ, шнырявших в сумеречными вечерами в густых зарослях возле холмов, а также чудовищные космогонические рассуждения, извлеченные из собственных научных исследований и бесконечных разговоров с самозванным безумным шпионом, наложившим на себя руки. Я столкнулся с именами, которые встречал ранее лишь в контексте самых зловещих предположений — Йюггот, Великий Ктулху, Тсатхоггуа, Йог-Сохот, Р’льех, Ньярлатхотеп, Азатхотх, Хастур, Йян, Ленг, озеро Хали, Бетмура, Желтый Знак, Л’мур-Катхулос, Брэн и Магнум Инноминандум — и был перенесен через безвестные эпохи и непостижимые измерения в миры древних, открытых реальностей, о которых безумный автор «Некрономикона» лишь смутно догадывался. Мне было сообщено о хранилищах первичной жизни и о потоках, вытекавших оттуда; и, наконец, о струйках этих потоков, которые оказались связанными с судьбами нашей планеты.

Я не в силах был собраться с мыслями; и если ранее я пытался многие вещи объяснять, то теперь начинал верить в самые аномальные и невероятные чудеса. Массив конкретных доказательств был грандиозен и подавлял, а спокойная, холодная научная манера Эйкели — в которой не было ни грана фанатизма, истерики или экстравагантности — сильнейшим образом повлияла на мое восприятие проблемы и на мои оценки. Когда я отложил письмо в строну, то уже мог понять опасения автора и был готов предпринять все возможное, чтоб помешать людям посетить эту дикую местность. Даже сейчас, когда время притупило мои тогдашние впечатления и во многом стерло из памяти прежние сомнения и переживания, даже теперь есть такие фрагменты в письме Эйкели, которые я не рискну привести и даже не доверю бумаге. Я почти рад, что это письмо и запись фонографа теперь исчезли, — и я желал бы, по причинам, которые скоро станут ясны, чтобы новая планета по ту сторону Нептуна не была открыта.

После прочтения письма я прекратил все публичные выступления по поводу кошмара в Вермонте. Доводы оппонентов оставил без ответа или отложил в сторону, сделав неопределенные обещания вернуться к ним впоследствии, и в конце концов дискуссия была предана забвению. Последнюю часть мая и весь июнь мы поддерживали оживленную переписку с Эйкели. Правда, время от времени письма терялись, и мы были вынуждены восстанавливать написанное и тратить много сил на копирование. Главной нашей целью было сравнить собственные подходы к загадочным мифам, чтобы добиться согласованного представления о связи ужасных явлений в Вермонте со структурой и содержанием примитивных сказаний.

Прежде всего, мы согласились, что эти ужасные существа и адские Ми-Го из Гималаев были кошмарными воплощениями одного порядка. Тут были также захватывающие зоологические гипотезы, которые я предпочел обсудить с профессором Декстером из своего колледжа, несмотря на категорическое требование Эйкели никому не сообщать о возникшей перед нами проблеме. Если я и нарушил это требование, то лишь потому, что считал: на этой стадии предупреждение относительно опасности вермонтских холмов — и гималайских пиков, на которые отчаянные исследователи стремились забраться, — более отвечает интересам людей, чем молчание. Одной из конкретных задач, стоявших перед нами, была расшифровка иероглифов на злосчастном камне, расшифровка, которая должна была сделать нас обладателями тайн, более глубоких и более потрясающих, чем все тайны, известные теперь человеку.

III