Шепчущий в ночи

Вот что я услышал, включив фонограф. Меня охватил настоящий страх, когда я нажал рукоятку и услышал скрип иголки по валику, так что я обрадовался, когда первые слабо различимые слова оказались произнесенными человеческим голосом — мягким, приятным, интеллигентным голосом, с бостонским акцентом, явно не принадлежащий уроженцу Вермонта. Прислушиваясь к записи, я обнаружил ее идентичной тщательно выполненному протоколу Эйкели. Этот сочный бостонский голос распевал: «…Йа! Шаб-Ниггуратх! Козерог С Тысячным Потомством!..» И тут я услышал другой голос. До сих пор меня охватывает дрожь, стоит лишь подумать, как меня поразили эти звуки, хоть я и был, казалось, подготовлен к ним письмами Эйкели. Те люди, которым я впоследствии описывал ту запись, ничего не находили в ней, кроме дешевого шарлатанства или признаков безумия; но если бы им довелось услышать этот отвратительный голос или прочесть все письма Эйкели (в особенности то — ужасное энциклопедически полное второе письмо), я уверен, что они резко изменили бы свое мнение. Мне очень жаль, что я подчинился требованию Эйкели и больше никому не дал прослушать записи — не менее жаль, что все письма его тоже пропали. Что же касается меня самого, то с учетом реального впечатления от звучания, да еще моих знаний о подоплеке всей истории и ее обстоятельств, голос этот был просто чудовищным. В исполнении адского обряда он звучал синхронно с человеческим голосом, но в моем воображении являлся отвратительным эхом, которое доносится через невообразимые бездны из дьявольских миров. Прошло более двух лет с тех пор, как я прослушал этот богохульный восковой цилиндрик; до сих пор у меня в ушах звучит это дрожащее жужжание, как будто я услышал его только что:

«Йа! Шаб-Ниггуратх! Черный Козерог Лесов С Тысячным Потомством!»

Но хоть и звучит этот голос неотрывно в моих ушах, я все-таки не могу еще достаточно точно подвергнуть его анализу для того, чтобы описать. Он был подобен гудению какого-то отвратительного гигантского насекомого, умышленно преобразованному в артикулированную речь какого-то чуждого существа, причем я был совершенно уверен, что органы, продуцирующие этот звук, ничем не похожи на вокальные органы человека, как, впрочем, и других млекопитающих. Были тут вариации в тембре, диапазоне и полутонах, полностью выводившие это явление за рамки человеческого, земного опыта. Первое появление этого звучания настолько поразило меня, что всю оставшуюся часть записи я слушал в состоянии некоей прострации. Когда же звучали более развернутые пассажи жужжащей речи, ощущение кощунственной бесконечности, поразившее меня при первых звуках, обострилось. Наконец, запись резко оборвалась в момент произнесения высказываний исключительно четким и ясным человеческим голосом с бостонским акцентом; но я по-прежнему сидел, тупо глядя перед собой, даже когда аппарат автоматически выключился.

Нечего и говорить, что я неоднократно прослушал эту ужасающую фонограмму и предпринял отчаянные попытки анализа и комментирования, сравнивая свои соображения с записями Эйкели. Было бы нежелательно, да и бессмысленно излагать здесь все наши заключения; но замечу, что, по нашему убеждению, ключ лежал в некоторых наиболее отвратительных обрядах из первобытных тайных верований людей. Для нас было также ясно, что между скрывающимися созданиями «оттуда» и определенными представителями человеческого рода существовали древние и весьма прочные связи. Насколько разветвленными были эти связи и в какой степени их состояние в наши дни соотносилось с их состоянием в древности, мы не догадывались; в лучшем случае здесь было поле для неограниченных спекуляций. По всей видимости, между человеком и безымянной бесконечностью имелись чудовищные узы с незапамятных времен. Те кощунственные действа, которые происходили на Земле, скорее всего пришли с темной планеты Йюггот на краю Солнечной системы; однако сама она представляла собой, вероятно, всего лишь излюбленный форпост какой-то наводящей страх межзвездной расы, за пределами эйнштейновского пространственно-временного континуума или величайшего известного нам Космоса.