Шеломянь

Не сразу, но княжич разглядел, что изображено не объятие. Скорее всего, дама на картинке пыталась голыми руками разорвать скелет на отдельные фрагменты. И это у нее получалось. Темное пятно снизу рисунка, принятое Владимиром сначала за небольшую кляксу или случайный росчерк пера, оказалось старательно прорисованной берцовой костью, на которой еще держались наколенник и поножи.

Познаний в латыни хватило княжичу, чтобы перевести пояснительную надпись. «Прекрасная Дама, не знающая пощады», — гласила она, и Владимир мысленно согласился с определением. Сложно представить более мстительную особу, чем эта, не устающая бороться даже с мертвецом.

И как-то само собой всплыло значение этой красивой и, казалось, бессмысленной фразы. Западные трубадуры, нищие рыцари, у которых не хватало смелости даже на разбой, рыцари, сменившие копье и меч на лютню, не раз в тоске и печали звали ее, Даму, способную избавить от позора и презрения, окружавших их жизнь.

Дама, не знающая жалости.

Ее Величество Смерть.

Кончик кинжала отдернулся от книги. Негоже живому тревожить имущество мертвых, не стоит и торопить Смерть.

Нет на свете никого справедливей этой Прекрасной Дамы. Ее визит неизбежен, и никто не может отказаться от незваной гостьи.

Смерть что правосудие, она для всех.

Но правосудие слепо, а смерть видит все.

Видела она и тот самый кинжальчик, который осторожно отодвинулся от немного неровной странички пергамена. Видела, потому что притаилась внутри, за тонкими, но такими прочными кожаными шнурами.

И была чрезвычайно недовольна тем, что ее не выпустили на свободу.

Весна остановилась у стен тмутараканского святилища.

Бог, живший теперь в центре святилища, не любил тепло. Глазами обледеневшего каменного изваяния бог недовольно смотрел на зазеленевшие грязевые болота и освободившееся ото льда Меотийское озеро. Не в его власти было отменить весну, но задержать ее было возможно.

Весной у людишек просыпалась надежда, а она питала врагов тмутараканского идола. Все эти Перуны и Иисусы упивались искренними жертвами и молитвами, набираясь сил и могущества.

Растрескавшийся у губ статуи камень создавал у молящихся впечатление, что бог улыбается. От этой улыбки стыла кровь в жилах, а весеннее солнце старалось скорее спрятаться за тучу, чтобы не оскверниться.

Почему бы и нет? Бог мог себе позволить не просто улыбаться — хохотать.

Это была последняя весна на земле. С наступлением осени бог должен набраться сил, чтобы восстать против тех, кто многие тысячелетия назад заключил его в этот камень.

Так будет же камнем вся эта планета, и развеется в прах живой мир!

Бог не был живым.

Ему нас не жалко.

8. Дорога на Донец — город Корачев. Конец апреля 1185 года

— Народ — что эта дубрава, — заметил болгарин, левой рукой указав Ольстину Олексичу на темную полосу леса в двух полетах стрелы от боевого охранения черниговских ковуев. — Издали, на первый взгляд, мы тоже кажемся монолитом. Но приглядись поближе, и от единства не останется и следа. Все порознь, все стараются найти место на просторе, где сильный сосед не сможет отобрать больше солнца. От милости светила зависит и положение в обществе. Чем лучше место, тем толще ствол.

— Ствол дуба в любом случае толще прута орешника, — проговорил черниговский боярин, не забывая настороженно оглядывать окрестности.

— Верно. Но и у людей не все определяет только удача. Есть порода, происхождение, и княжий отпрыск по рождению своему поставлен в положение лучшее, чем сын рабыни.

— По-твоему, это справедливо? Христос ратовал за равенство. Как там — «нет эллина и иудея»?.. Нет различия даже между народами, а не только внутри них! Или я не прав?

— Все сложнее… И не стоит, мне кажется, вырывать слово Божье из Святого Благовествования. Человека определяет душа, а она — от Бога. Холопа может поднять до боярина внутреннее благородство, а княжеского наследника его отсутствие сделает изгоем.