Шеломянь

Князя Давыда этот разговор, казалось, вовсе не занимал. Ухоженными полированными ногтями он выискивал с помощью служившего ему зеркалом щита седые волосы в бороде и усах, безжалостно избавляясь от свидетельств того, что и совершенная мужская красота поддается времени. Боярин Ольстин Олексич рискнул защищаться: — Великий князь, позволь сказать! Можно ведь и иначе оценить случившееся на Хороле. Да, Кончак смог уйти почти без потерь, но не всегда победа оценивается количеством убитых врагов или захваченных трофеев. Вспомни, зачем половцы выступили в поход в такое неурочное время! Шли мстить стольному Киеву, разрушить его церкви, разграбить дома, убить или угнать в иноземное рабство его жителей. Угроза была очень серьезна, и твоим воинам удалось избавить столицу от этой напасти. Половецкое войско загнано в Посемье, где действительно находится в безопасности, так как недоступно для наших дружин. Но так же точно и земли Киевского княжества недоступны сейчас для половецкого нашествия. Деревенские мужики получили возможность без страха выйти весной на пахоту и надежду собрать осенью урожай; купцы уверены, что путь в Царьград не будет перерезан у порогов половецкими лучниками, домогающимися дани. Ты победил у Хорола, великий князь, и только досада на незавершенность успеха заставляет тебя так критически относиться к произошедшему.

— Кончак заключил союз с Игорем Святославичем, — повторил Святослав. — И я уже не могу доверять не только Новгороду-Северскому, но и Чернигову! Ярослав Черниговский отсиделся за стенами детинца, когда надо было идти в поход на половцев. Долгая жизнь научила меня, что воин сначала находит предлог уклониться от битвы, а затем — знаешь что, боярин?..

Боярин отрицательно покачал головой.

— Затем следует предательство! — продолжил князь киевский. — И я не боюсь обидеть своего брата, князя Ярослава, таким словом, он сам оскорбил себя подобным поведением.

— И все-таки я готов защищать своего господина! — ответил Ольстин Олексич. — Готов потому, что знаю точно, что сближение половцев с северцами не устраивает Чернигов не меньше, чем Киев.

— Ой ли? — недоверчиво спросил Рюрик Ростиславич.

— Да, и я готов доказать это! — упрямо повторил черниговец.

Давыд Ростиславич с некоторым неудовольствием рассматривал свои ладони, пытаясь подушечками пальцев разгладить появившиеся на них морщинки. Мелодичным голосом, вызывавшим томление не у одной молодицы Смоленска, он сказал:

— Попытайся. В конце концов, это все, что тебе остается.

Ольстин Олексич постарался собраться с мыслями, отгоняя растерянность, возникшую как от неожиданной реплики, так и от достаточно явной розы, высказанной князем.

— Со мной приехал человек, — сказал он, — знает больше, чем известно в Киеве, и весть эта может показаться вам еще опаснее. Но кистень, бьющий по щиту, способен проломить его, может, отлетев, тюкнуть хозяина в висок. Угрозу можно обернуть на своих врагов, и чем они сильнее, тем хуже им будет.

— Человек? — спросил Святослав. — Ну что ж, зови этого человека!

Ольстин Олексич попятился к дверям, словно опасаясь удара ножом в спину. В низкий дверной проем вошел, пригнувшись при входе, завернувшийся в плащ мужчина. Рюрик Ростиславич сразу заметил, что сзади плащ приподнимают ножны меча, и насторожился, отчего охрана при входе не забрала оружие.

Человек откинул плащ от лица, и недоумение разрешилось.

— Здрав будь, брат, — не скрывая удивления, сказал Рюрик. В то время на Руси не было принято среди князей называть друг друга по титулу — только условное признание родства.

Рюрик назвал пришедшего по имени, но мне не хотелось бы повторять его вслед. Человек пришел предавать, и пусть имя предателя как можно дольше останется неназванным.

Древние египтяне считали, что без имени человек лишен загробного существования, и я верю им.

— Привет вам, братья! — ответил безымянный гость.

— Говори, — сказал Святослав, вглядываясь в лицо этого человека.

— Игорь Святославич и Кончак стали союзниками…

— Мы знаем это, — вмешался Рюрик.

— И этот союз будет скреплен вскоре браком их детей.

Предатель с удовлетворением разглядел, как изменились лица князей при этом известии. Во многом ради этого мига он и решился переступить через доверие, которым его облек князь Игорь.

— Где доказательства? — Голос Святослава сел еще больше, и князь хрипел, словно задыхаясь.

— Тайно готовится свадебное посольство, — сообщил предатель. — И я приглашен войти в его состав.

— Игорь Святославич в любви к половцам превзошел самого Олега Гориславича, — заметил Рюрик и осекся, поймав гневный взгляд Святослава Киевского.

— Не забывай, я тоже Ольгович, — сказал тот.

— Свадьба — это мило, — промурлыкал князь Давыд, продолжая разминать ладони. — Но какой нам прок от этого известия?.. Кстати, кого решил женить Игорь? Первенца, Владимира? Помнится, очаровательный был малыш.

— Владимиру пятнадцать лет, — напомнил Ольстин Олексич. — И он князь путивльский.