Шелковый путь. Дорога тканей, рабов, идей и религий

Французы были встревожены внезапным ростом промышленности в Германии. Всего за два десятилетия после 1890 года производство угля увеличилось вдвое, а металла – втрое[1286]. Подъем в экономике привел к большим инвестициям в уже достаточно грозную военную машину, как на суше, так и на море. Французские дипломаты в 1890-х годах работали в поте лица за кулисами основных событий, чтобы заключить военную конвенцию, а затем и полноценный союз с Россией, наиглавнейшей целью которого являлась самозащита: обе страны согласились напасть на Германию в том случае, если она или ее союзники мобилизуют армии. На самом деле обе страны взяли на себя формальные обязательства действовать против Британии, если она пойдет против одной из них[1287].

Желание Британии отвлечь Россию от западных границ было музыкой для ушей французов. Первая фаза перезаключения союза между Лондоном и Парижем пришлась на 1904 год, когда Антанта подписала подробный перечень взаимных интересов по всему миру («сердечное соглашение»). Неудивительно, что роль России в этих переговорах была центральной. В 1907 году создание альянсов было завершено. Формальное соглашение, достигнутое с Россией, включало четкое разделение сфер влияния в Персии, наряду со сведением влияния России в Афганистане к минимуму[1288]. Способ избавить Индию от «захвата и раздела», как утверждал Эдвард Грей, заключался в установлении более позитивных отношений с Россией.

Это обеспечило бы уверенность в том, что «Россия не захватит те части Персии, которые могли бы быть для нас опасны»[1289]. В 1912 году он признался, что уже давно испытывал опасения по поводу политики одновременного подталкивания и сдерживания России, отмечая: «Годами я считал эту политику ошибочной»[1290]. Образование союза, другими словами, было гораздо более элегантным и продуктивным способом двигаться вперед.

Старшие дипломаты, однако, пришли к выводу, что сближение с Россией будет иметь слишком высокую цену: на кону стояли отношения с Германией. Как заявил в 1908 году сэр Чарльз Хардиндж, постоянный заместитель министра иностранных дел: «Нам гораздо важнее добиться взаимопонимания с Россией в Азии и на Ближнем Востоке, чем иметь хорошие отношения с Германией»[1291]. Он не переставал это повторять даже после того, как его назначили наместником в Индию два года спустя. «Мы практически бессильны», писал он, если Россия обострит ситуацию в Персии. Тем не менее стоило сделать все возможное для поддержания баланса в Европе: «Гораздо более невыгодно иметь недружественную Францию и недружественную Россию, чем недружественную Германию»[1292]. Отношения Британии с Россией «были подвергнуты сильным изменениям» в результате обострения напряжения в Персии, говорил сэр Артур Николсон, посол в Санкт-Петербурге. «Я думаю, – продолжал он, – что мы должны любой ценой поддерживать взаимопонимание с Россией»[1293].

После создания альянса довольная Россия стала основным объектом британской политики. В 1907 году сэр Эдвард Грей сообщил послу России в Лондоне, что Британия может пересмотреть вопрос Босфора, если Россия согласится установить «постоянные хорошие отношения»[1294]. Этого было достаточно, чтобы полностью перетасовать европейскую колоду. Тем временем в Санкт-Петербурге приступили к дипломатической игре, которая заключалась в получении поддержки Австрии по вопросам пролива Босфор в обмен на молчаливую поддержку аннексии Боснии. Эта сделка должна была иметь впечатляющие последствия[1295].

В 1910 году сэр Эдвард Грей снова писал о необходимости пожертвовать отношениями с Берлином: «Мы не можем установить политическое взаимопонимание с Германией, которое приведет к развалу союза с Россией и Францией»[1296]. Целеустремленность такого подхода особенно остро ощущалась в Санкт-Петербурге, где уже разгадали «ухаживания» британцев и оценили возможности, которые они открывали. «Мне кажется, – размышлял министр иностранных дел России Сергей Сазонов в конце 1910 года, – что Кабинет министров в Лондоне рассматривает англо-русскую конвенцию 1907 года с точки зрения азиатского интереса Англии».

В таком случае, продолжал он, казалось, что Великобританию можно подтолкнуть к ценным торговым уступкам, для того чтобы «поддерживать столь ценную для них конвенцию»[1297]. Это было проницательное наблюдение.