При взгляде на этот бюст приходит мысль, что Шекспир не любил «фотографироваться». Едва ли остались его прижизненные изображения, во всяком случае ничто не заставляет подозревать, будто Янсен таковым располагал. Он мог ветречаться с Шекспиром при жизни — в Лондоне или когда делал памятник Куму. Еще более бюст кажется выполненным по словесному портрету:
Мужчина пожилого возраста; крупная голова с выпуклым лбом; их размер подчеркнут большой лысиной, опускающейся почти до самых ушей; каштановые волосы обрамляют лысину в кружок и закрывают мочки ушей. Лицо овальное, полноватое, брови резко прочерчены над большими темными глазами; крупный прямой нос, чувственные губы, над ними усы, концы которых фатовато закручены вверх; небольшая бородка типа эспаньолки.
Того, что создано скульптором в согласии с подобным словесным портретом, семья не отвергла, хотя насколько сегодняшний вид памятника соответствует первоначальному, судить трудно.
Выполненный из местного мягкого камня — известняка, бюст неоднократно требовал реставрации. В духе памятников той эпохи он раскрашен: коричневое лицо, еще более темные волосы. Белый воротничок обрамляет темно-красного цвета платье, поверх которого — меховая безрукавка. Манжеты также белые, в правой руке — гусиное перо, в левой — листок бумаги.
Первый рисунок памятника, где есть гусиное перо, относится к 1737 году. Восьмьюдесятью годами ранее Дагдейл зарисовал бюст в совершенно неузнаваемом — в сравнении с его современным обликом — виде. Лицо более худощавое, борода скорее шкиперская, вместо пера и листка бумаги под руками что-то напоминающее мешок (по типу мешка с шерстью, на котором в парламенте восседает лорд-канцлер). Дагдейл допустил немало ошибок в воспроизведении деталей памятника, он бывал неточен и в других случаях, так что его свидетельство совершенно небесспорно.
Можно, наконец, предположить, что тонкое перо — наиболее хрупкая часть памятника и пострадало первым. Известно, что реставрации подвергались большой и указательный пальцы правой руки. Так что Дагдейл мог не застать пера и домыслил мешок с шерстью вместо крышки стола.
Предмет спора — в какой мере Янсен изобразил поэта, а в какой обывателя? Об этом можно спорить, но тот факт, что две эпитафии соединяют оба эти образа, казалось бы, неоспорим. Нет, антистрэтфордианцы уверены, что эпитафия под бюстом — скрытое издевательство. Интересно только, почему его допустили родственники? Джон Холл, зять Шекспира и его душеприказчик, — выпускник Кембриджа (он вел медицинские записи на латыни, составившие целую книгу), его никак не заподозришь в неграмотности, в которой пытаются уличать все шекспировское семейство, включая его самого.
Действительно, важно выяснить — в какой мере бюст сохраняет жизненное подобие. Единственный способ это сделать — сопоставить со вторым изображением, безусловно подлинным, — гравюрой, приложенной к Первому фолио в 1623 году.
На долю этой гравюры выпало еще больше сомнений, недоумений и насмешек. Ее автор — также фламандец, чью фамилию —
Потомственный гравер, Друшаут был еще очень молод. В момент выхода в свет фолио ему — двадцать три. Значит, если он и видел когда-нибудь Шекспира, то в раннем отрочестве. Почему этого начинающего мастера, фактически — ученика, выбрали для столь важного дела? Экономили или заказ был дан отцу, а выполнил его сын? В таком случае он справился с ним неудовлетворительно. Технических ошибок так много, что во время печатания фолио их дважды пытались править (например, добавляя тень под ухом на воротнике), а для четвертого издания изображение перегравировали, положив тени, чтобы лицо не казалось таким плоским, напоминающим маску…
Естественно, эта масочность была не раз обыграна антистрэтфордианцами: подлинное лицо скрыто, и гравюра дает это понять. Рукава модного камзола с плоеным кружевным воротником, появившегося вместо скромной одежды горожанина на бюсте, — одинаковые, оба — левые, только один рукав — вид спереди, другой — сзади. На этот счет еще в 1911 году запросили экспертное мнение критика модного журнала «Портной и закройщик». Так что получается, что человек к нам повернут отчасти спиной, что опять читается как намек на то, что есть причина скрывать лицо.