Шейх и звездочет

Кому и было бы над чем задуматься, но не Шаиху. Свои шаги, если это не касалось рыбалки или голубятни, он осмысливал чаще уже после того, как они бывали сделаны.

Шаих направился домой. Предполагал ли он, что отчим уж вернулся с работы? Вполне возможно. Тот частенько под вывеской «Уехал на базу» срывался со службы раньше времени, бывало, и вовсе не ходил. Но я уверен, не окажись Гайнана дома, Шаих двинул бы прямиком к нему на работу, на базу, на мясокомбинат, куда угодно.

Когда пасынок перешагнул порог комнаты, Гайнан, готовый к «отлету», уминал, болезненно морщась, миску перловой каши. Каша получилась густой, а жевать он не мог. Узрев приемыша в ответственный момент заглатывания непрожеванной массы, Гайнан чуть не подавился.

— Ты откуда?

Еще не договорил, а уж понял бестактность вопроса и выразительно улыбнулся:

— Отпустили?

Шаих не ответил. Не снимая куртки, он оседлал стул, развернутый к столу задом наперед, скрестил на спинке руки и уставился на отчима с выражением, будто перед ним был живой Гитлер, который вот вдруг воскрес на Алмалы.

Гайнан запечатал ржаной мякиш в кулаке...

— Чего вытаращился? Выпустили, что ли, говорю? Разобрались? — И опять сердечно улыбнулся. — А я вот зуб себе вырвал. — Оттянул пальцем губу, показал. — Теперь кушать не могу. Сгоняй за бутылкой, а то мочи нет терпеть. Разворотил десну, хуже болит, чем с зубом.

— Верни саквояж, — проговорил Шаих, впервые переходя с отчимом на «ты».

— Какой саквояж? — искренне удивился Гайнан.

— Николая Сергеевича, с открытками.

— Охренел?

— Еще нет. Верни, пока не поздно.

Показное благодушие сползло с лица Гайнана. Бесчисленные кровяные прожилки его залпом налились, и он от висков до кадыка покрылся свекольным багрянцем.

— Я-я... украл... какой-то паршивый саквояж?

— Не только саквояж, но и серебро.

— Я?

— Ты.

— Ах, татарчонок резаный-недорезанный! — Гайнан медленно и грозно поднялся над столом.

Шаих тоже встал в полный рост и вдруг оказался повыше Гайнана.

— Да, татарин! И представь себе, горжусь этим. Не баран, родства не помнящий, как некоторые. И не предавал, как некоторые, ни нации, ни родины. — Шаих смотрел прямо в глаза дезертира, хотя и нелегко было — они у него от перевозбуждения еще дальше разбежались друг от друга. — А ты дезертир и предатель. С головы до пят предатель. И не место тебе на нашей земле...

— Значит, под землей мне место?

— А это уж за тебя определят, не беспокойся.

— Кончать тебя надо, — трагично вздохнул Гайнан, еще и сам не осознав: припугнул или сказал серьезно. Хотел что-то добавить, но Шаих перебил его:

— Это тебя давно кончать надо. Герой выискался, военный майор! В сорок четвертом хлопнул часового и сбежал из дисбата.

— Откуда?

— Из военкомата, ночью, перешагнув через земляка, которому заговорил зубы на родном языке и уложил камнем по голове. И живет ведь нынче припеваючи наш уважаемый дезертир, хапает вокруг себя все, что по силам, поторговывает, попивает... А-ля-мафо! И никакой управы. Какой там?! В войну не могли обуздать, а теперь уж, когда он ветераном войны сделался...

— А-а, вон ты о чем! — шагнул из-за стола Гайнан. — Вона ты о ком... Так и я ведь не мог вспомнить, где твой фокусник мне встречался. Это, значит, я его по башке?.. Жаль, очень жаль, что одним разом не добил тогда. Я-то думаю, что это он каждый раз так влюбленно пялится на меня? Ясненько, ясненько... — Гайнан сделал еще шаг от стола, размахнулся...

Но Шаих, привыкший к оплеухам отчима подставил под удар плечо и затем не так сильно оттолкнул папашу, вернув того к столу.

— Сдачи научился давать?! — схватил он вилку и удивительно тонко для своего собороорганного баса взвизгнул: — Два удара — восемь дырок! — И неожиданно ударил левой, свободной — в подбородок. Удар был настолько силен, что Шаих взмахнул руками, точно крыльями, и, распахнув задом дверь, вылетел на кухню, врезался в стеллаж с банками, тазами, ведрами — звон, треск на весь дом.

— Надоели, на-до-ели... — шипел Гайнан, натягивая на ходу драповое пальто и хватая рюкзак. — Всякому терпению есть предел. Харэ-э! Хватит с меня всех этих фокусников, звездочетов, шейхов... — Он перешагнул через распростертого поперек кухни Шаиха и встал как вкопанный: на него, низко опустив тяжелую, лохматую голову, шел бизоном — легок на помине! — звездочет. В краткое, как жизнь, мгновение Гайнан вдруг увидел-разглядел в ученом соседе, в блаженненьком сказочнике-мечтателе то, чего раньше в упор не замечал — и рослость, и крупные, сильные руки, и наполненные дикой решительностью глаза, он увидел в нем далеко не плюгавенького интеллигентика, а мужика, крепкого, на дубовых корнях мужика, которого на липовой палочке с картонным мечом не объедешь, не обскачешь, на арапа не возьмешь. И Гайнан испугался. Он испугался, что западня в который раз захлопывается, а силы-то не былые, не те, и времена не те, и не сможет он больше выкарабкаться. «Если сейчас не проскочу, — подумал он, — то всё, кранты». И выхватил из кармана «вальтер».