Шейх и звездочет

Начало новой жизни было обнадеживающим. Весь январь, февраль и вот уже март Семен Васильевич вел жизнь по образу и подобию Иисуса Христа. Он выбрался из своего кабинета «в народ», всерьез заинтересовался проблемами своей семьи, включая и бытовыми проблемами тоже, обратил внимание на успеваемость дочери в школе, наметил встретиться и переговорить на равноправной и взаимоуважаемой платформе с Сашей, высказал желание повидать Раиньку. Несколько раз возвращался с работы домой, отягощенный продовольственным грузом — колбасой, халвой, макаронами... Короче, новая жизнь пошла по самому большому счету. И уж сдавалось ему, что он выдюжит, сможет так и дальше, из месяца в месяц, из года в год. Непросто это было, конечно. Чтобы удержаться на прямом и бритвенноостром, как истина, раз и навсегда избранном пути, требовалась ежедневная, ежеминутная собранность, необходимы были постоянные самоогляды и самопрослушивания, постоянная распахнутость и в то же время стерильность души, чтоб ни пятнышка на ней. Иначе никак.

Таким образом он размышлял, когда новая жизнь у него получалась. По-другому сказал он себе, когда она сорвалась. Он сказал себе: «Узду на свою натуру сам не накинешь!»

Это было в последнюю неделю марта. Узнав об ограблении Николая и сделав по этому поводу кое-какие предварительные умозаключения, он прибежал домой, чтобы позвонить в милицию, скинул пальто, переобулся в шлепанцы, да и услыхал тут завывание Шаиха, спокойно лившееся из комнаты тестя. Поют? Когда такое, и поют? Зная это, кто-то может петь? Того, что там этого не знали, предположить себе Пичугин-старший не мог. Ведь Шаих был ближним соседом Николая, даже как бы его другом...

Семен Васильевич мерил кабинет печатным шагом и критически взвешивал свой мальчишеский наскок на компанию, собравшуюся у больного тестя. Вышел из себя, елки-палки, праведник на два месяца, лопнул мыльным пузырем Иисус Христос из второго подъезда!

Постучав, вошла Юлия.

— Ты что-то хотел мне сказать, папа, или поручить?

— Ага, доченька, присядь, — указал Семен Васильевич на стул у письменного стола. Сам разместился в кресле. — Хочу поговорить с тобой. Раньше я не вмешивался в дело вашего воспитания. Тобой и Сашей занимались мама и дедушка. Я же осуществлял, так сказать, общее управление семьей, так сказать, нашей семейной бригантиной. А ты знаешь, оказывается, наш дом тоже называют бригантиной?

— Знаю.

— Ну да, это к слову. Так вот... Ты что так смотришь?

— Как? — пожала плечами Юля.

— Подозрительно.

— Внимательно, папа.

Семен Васильевич окинул взглядом дочь и подумал о быстротечности времени. Давно ли ее, кричащую, принесли в свертке из роддома, и она обсикала ему бостоновые брюки? А теперь вот сидит, и не знаешь, как к ней подступиться.

— Так вот... Что дало... то есть каков результат моего невмешательства в сферу воспитательной деятельности мамы и дедушки? Моего, так сказать, доверия? А результат прост, нагляден и при внимательном анализе неудивителен. Саша, оскорбив меня, кормильца семьи, ушел из дому, хлопнув дверью, к какой-то Рае, которая, говорят, ему в матери годится и которую я, стало быть, ее свекр, ни разу не видел, хоть они живут вместе вот уже полгода. Ты должна меня понять, Юлия, я не хочу таким же образом потерять и тебя. Я деликатно не вмешивался в ваши отношения, однако этот Шаих, Юличка, не внушает мне особого доверия. Мать дворничиха, отец... Всего два раза встречал его и оба раза он оказывался пьяным. Теперь, пожалуйста, безобидного, открытого для всех и вся Николая Сергеевича ограбили. А Шаих, этот верный друг Николая Сергеевича, как он себя называет, в такой момент весело распевает песенки. Не кажется ли тебе это, мягко говоря, странным? — Семен Васильевич подождал ответа. Ответа не последовало. — Чего молчишь? — Семен Васильевич почувствовал прилив отнюдь не Христова раздражения.

— Не кажется, — сдержанно отозвалась Юлия. Она хотела поправить отца: мать Шаиха уже не работает дворничихой, Гайнан Фазлыгалямович Шаиху не отец, а отчим, песня «Кара-урман» далеко не веселая песенка, и пелась она не по прихоти гостя. Но потом подумала, зачем вступать в не столь необходимые объяснения? Можно вновь наговорить... А у отца больное сердце.