Шейх и звездочет

Все одно — не свадьба то была. Ни жениха в черном, ни невесты в белоснежном. Сторонний человек и не понял бы, по какому поводу праздник. Но люди, гулявшие там, прекрасно все понимали. Они от души желали соседке, повидавшей в жизни мало чего хорошего, пусть припозднившегося, пусть маленького, но счастья с новым на Алмалы человеком. Что ни говори, а муж в доме — это и печь тебе теплая, и ворота тесовые.

Не понимал всего этого лишь Шаих. В тот день с утра он умотал на рыбалку и вернулся поздно, когда погожий августовский день сменился черной, грозовой ночью.

В ту ночь я лег спать дома, а не на террасе. За окном сверкало и трещало, и я считал секунды между вспышками молнии и раскатами грома — так нас учили определять, далеко ли гроза. Я лежал с братом на полу (чего нам — мужики как-никак, сестра спала на диване, а мать с отцом — на кровати за шкафом), он тоже ворочался, и я шептал ему, что гром гремит сразу же за молнией, значит мы в эпицентре грозы. Спи, умник, отвечал брат. Но мои опасения оказались не пустыми.

Застучал по подоконнику дождь, на дверях ворот звякнула щеколда, заскрипели литые петли, тренькнула, задев обо что-то, велосипедная педаль.

«Шаих вернулся»,— определил я. И тут же страшная молния ослепила окна.

Мне показалось, что это и есть светопреставление, что от удара молнии земля раскололась, и из нее хлынула расплавленная сердцевина, о которой мы знали по урокам географии. В комнате воцарился полдень. Бомбой разорвался гром. Но вот толща тьмы застила глаза, и в воцарившейся тишине я услышал, как, падая, протяжно охнул всеми ветвями разом наш родной дуб.

Шаих в рубашке родился — он лежал во влажных ветвях поверженного исполина не то, чтобы невредим, но жив. Поломались удочки, у велосипеда свернуло раму в дугу... А у него лишь ссадина на щеке, рубаха порвана да велосипедным рулем прищемило ногу, и он не мог встать.

Из плена Шаиха высвободили мои отец с братом. Я тоже пособлял. Рядом с ножовкой и топором метался Гайнан. Тут же охала Рашида-апа.

На другой день, когда распиливали наш дуб на бесплатные дрова, мужики не переставали удивляться: и мальчишка живым остался, и пожара не было...

Дерево, раскинув ветви, как руки, заполнило двор, перекрыло, перегнувшись через забор, улицу. По могучему телу поваленного богатыря бегала малышня. От молнии ни следа.

Мужики работали шустро. Через два дня от кряжистого друга остался пенек.

19. Где же я вас видел?

Гайнан Фазлыгалямович освоился у нас быстро. Степенным видом, своим соборно-органным голосом он внушал окружающим доверие. К нему, мужику семейному, потянулись кое-кто и из молодежи. Я стал встречать его то с Килялей, то со Жбаном...

На стадионе «Трудовые резервы» он познакомился с Пичугой. Что их потом сблизило? Не футбол же. Хоть Гайнан и рассыпался в комплиментах по адресу «неудержимой десятки» (у Пичуги на футболке значился номер, как у Пеле), было очевидно, что за душой болельщика кроется еще что-то.

Очевидно?..

Ничего тогда не было очевидно, кроме того, что с появлением Гайнана Шакировы зажили сытнее.

Новый папа Шаиха работал завскладом в цирке. Какие уж там оклады, какие пайки? Но свежая говядина теперь ежедневно ворочалась в кастрюлях Рашиды-апа, разнося по этажу редкие для той нашей общей кухни аппетитные пары.

На глазах преобразилась и Рашида-апа, стала еще словоохотливей, вместе с тем поласковей, помягче и даже обликом немного, что ли, поавантажней. Она устроилась на новую работу — продавцом в продовольственный магазин. Он устроил — Гайнан. От этого, однако, не загордилась, так же угощала весь этаж эчпечмаками, которые получались уже помясистее и, честное слово, порумяней. И у самой, замороченной вечным безденежьем и болезнями, кроме одежды новой, появился на щеках живой цвет. Она радовалась неожиданному повороту судьбы и не придавала значения бойкоту сына, который перестал вдруг играть по утрам на гармошке и с первых же дней после свадьбы отказался есть мясо, приготовленное из кусков, что почти ежедневно притаскивал отчим с работы. Она знала упрямство сына, но хорошо знала и скрытую под внешней отчужденностью любовь к ней, своей больной матери. Все верно, думала она, кому приятен новый хозяин в доме, новый отец, отчим, но время возьмет свое, притрутся мужички.

— Съешь кусочек,— уговаривала она сына,— не готовить же тебе отдельно.

— И не упрашивай,— отвечал Шаих,— это мясо для львов и тигров.

— Какая разница, говяжье ведь! Высший сорт.

— Не говяжье, а краденое.

— Смотри, какие кусочки,— восхищалась мать, — лучше, чем в магазине или даже на базаре.

— Вот, вот!..— бросал в сердцах Шаих и убегал к себе на голубятню.

Рашида-апа кричала вслед:

— Не краденое это, а паек.

Не раз при таких разговорах появлялся Гайнан Фазлыгалямович и шикал на жену:

— Тише ты, че орешь на всю богадельню!

— Так ведь не ест...

— Проголодается — прибежит.

Но Шаих не возвращался. Помидоров, огурцов, картошки в ту пору было в достатке. А потом Рашида-апа приспособилась — стала на «базаре» покупать мясо, которое за углом ей передавал все тот же добродетель.