Шейх и звездочет

К экзотичности его комнаты мы были привычны. Мы выросли в ней. Что нас поражало — и с каждым годом все больше и больше, так это память Николая Сергеевича. Она у него была феноменальной, просто кибернетической. Он никогда ничего не искал по бесчисленным книжным полкам, никогда и ничего не забывал (не беру в счет бытовую рассеянность). Память его включалась без нагрева и разгона. Полузакрыв глаза, он читал нараспев: «Роняет лес багряный свой убор…» Или: «В стране, где я забыл тревоги прежних лет…» Поводом для пространных цитат обычно служили ошибки, неточности, как наши при зубрежке, так и составителей различных сборников и учебников. Помню, как-то я процитировал из учебника литературы слова Пушкина в письме к Вяземскому по поводу «Бориса Годунова»: «Трагедия моя окончена; я перечел ее вслух, один, и бил в ладоши и кричал, ай да Пушкин, ай да молодец!» Это веселое восклицание понравилось мне. Из всех населявших учебник поэтов, он тут живым человеком представился. Выслушав меня, Николай Сергеевич сказал, что и ему эти строки по душе, но вот оказия, Пушкин-то писал не «молодец», а «сукин сын» — «…ай да Пушкин, ай да сукин сын!» Он болезненно переживал вольные или невольные огрехи в науке. А пушкиноведение было для ума и сердца его наукой очень близкой и дорогой.

Казалось, он наизусть знал не только всего Пушкина, но и Блока, Тютчева… Я мог бы назвать и других поэтов, прозаиков, драматургов и их произведения, к которым он питал особое пристрастие, но ограничусь утверждением, что эрудиции его могли бы позавидовать не только преподаватели, но и многие литературоведы.

Несмотря на поразительную память, Николай Сергеевич все в своей жизни фиксировал, брал на письменный учет. Каждый прожитый день, каждый шаг, любую покупку, книгу, журнал, интересную газетную статейку… И даже звезды над головой. Как сказал о нем один из его друзей-астрономов, искру в работе над библиографией затменных переменных звезд он раздул до пожара, до общей астрофизической библиографии звезд Вселенной, то есть взялся за такую тему, которая была по плечу разве что целому институту.

Но это уже, как Пушкин в его жизни, отдельная повесть.

О нашем соседе с полным правом можно было сказать — ходячая энциклопедия, живая память, нет — наглядная память, ибо это был человек, не только ничего не забывавший, но и никогда зря ничего не выбрасывавший. Он был человеком, вросшим в свою заставленную, уставленную, обложенную вещами комнату, как моллюск в раковину. Вы лишь вообразите, как это ничего не выбрасывать на протяжении шести десятков лет. Больше! Он берег и многие родительские вещи. Этот своеобразный museion хранил, кроме упомянутых сундуков и стола, — потемневший от времени, но все равно роскошный ампирный сервант, в котором продолжали жить в безрассудной надежде на пригодность кружевные веера, замысловатые брошки, пуговицы, сюртук с карманом под фалдой, театральный бинокль на раздвижной ручке с клеймом парижского астрономического общества «Флам Арион», полуистлевший ремень с медной бляхой, на которой рельефно выступали крылышки над двумя змейками и аббревиатура «КУ» (коммерческое училище); билеты в синематограф «Унион» и трамвайные билетики десятка образцов, включая тех времен, когда лошадиные силы катили вагончики по городу натуральным образом — с цоком и ржаньем; талоны на керосин, одежду, продукты; мирно тлели документы родителей, начиная с выписок из метрических книг Казанской епархии о их рождении, бракосочетании, а также свои, например, «Сведения о поведении и успехах ученика приготовительного класса Казанского коммерческого училища за первое полугодие 1914–1915 учебного года»; в одном ящике вместе с квитанциями от 13 декабря 1941 года о приеме от тов. Новикова Н. С теплых вещей и белья для Красной Армии, пачками бирок от одежды хранились монеты с профилями императоров и императриц, пасхальные открытки… Мое воображение особенно сильно будоражила этажерка, где покоились сувениры, выпущенные к столетию Отечественной войны 1812 года — небольшая, но увесистая металлическая статуэтка Наполеона в пороше белесой патины — руки скрещены на груди, у ног пушечное ядро; открытки с видами сражений, на каждой сбоку то часть лица, то шляпы-треуголки или шпаги, или ботфорты… Каково же было мое удивление, когда, сложенные вместе на одной плоскости, они явили взору одну большую картину с Наполеоном Бонапартом в полный рост. Почему не с Кутузовым? Странное было отношение издателей к славной для отечества дате.