Шейх и звездочет

И в самом деле, в комнату впорхнула Юлька собственной персоной.

— Здрасьте!

— Вот с кого портрет-то! — хлопнул по колену Шаих, рассказывая мне вечером о событиях минувшего дня. — Когда я с Киям-абы вышел от них, у меня, веришь — нет? — голова кругом: Пичуга, Юлька, картины, павлины, фокусы… А отец их… Кияу — как это по-русски? Да — зять. Зять Кияма-абы — профессор, оказывается! Пичугин Семен Васильевич. А Юлька с Сашкой… Ты знал, что они брат с сестрой? Ка-а-ак? А что же мне не сказал?

8. Эх, какая в то утро была весна!

Взбудораженность Шаиха легко объяснима, он был влюблен в Юльку. В нее все наши мальчишки были влюблены. Я не исключение.

На горизонте она возникла всего несколько месяцев назад, в третьей четверти, намного позже Пичуги, который приехал на новую квартиру к отцу с дедом осенью.

Пичугины въезжали в профессорские хоромы с энным количеством комнат — до сих пор путаюсь, сколько их было, — в единственном на Алмалы пятиэтажном доме, прозванном Бригантиной, — довольно странно, по очереди. Сначала прибыл дед, сразу занялся ремонтом, переустройством квартиры в «музей», после — профессор Пичугин с необъятной библиотекой, за ним его сын и последними — Роза Киямовна с Юлькой.

С приездом хозяйки жизнь в семье вошла в привычную колею: завтрак, обед, ужин и обязательные для всех стакан горячего молока с веснушками сливочного масла перед сном. Роза Киямовна, жена известного профессора математики, на службе не состояла, ее единственной заботой была семья. Жарила-парила, стряпала, уроки с детьми готовила, гуляла с ними, когда они были малышами, ходила на школьные собрания и заседания родительского комитета… Мужу было некогда. Маленький (на голову ниже жены), сутулый, а порою казалось горбатый, но крепкий, как прибрежный валун, с ясными голубыми глазами и в белоснежном берете седых волос, профессор сутками, а то и неделями пропадал на конференциях, симпозиумах, семинарах, «днях», «вечерах», «неделях»… Был он натурой кипучей, увлекающейся, мыслил парадоксально, масштабно, забредая частенько далеко за пределы своей специальности, увлекался живописью, скачками, коллекционированием открыток, марок, выпустил книгу «Поэтика Пушкина» (он считался специалистом по Пушкину), его можно было видеть в стенах университета или педагогического института, читающим доклад «Математическое исследование стихотворения», который он начинал неизменно словами Маркса: «Наука лишь тогда достигает совершенства, когда ей удается пользоваться математикой», а также можно было видеть его в городских литобъединениях, исполняющим нараспев свои неподдающиеся никакому матанализу стихи, смелые, как по форме, так и по содержанию (в местном издательстве одна его книжица была напечатана массовым тиражом). Таковым вкратце был профессор, доктор наук, директор НИИ Семен Васильевич Пичугин, когда-то сын машиниста паровоза, отец Александра и Юлии, милых, симпатичных детей, которыми заниматься ему было некогда. Семью он содержал в полном материальном достатке. На воспитательном поприще его подстраховывал тесть, Киям Ахметович.

Женат Семен Васильевич был дважды. Второй брак, грех жаловаться, сложился удачно. Семья получилась здоровой и — тьфу, тьфу, тьфу! — прочной.

В эту семейную идиллию и занесло Шаиха.

С профессорским сынком Сашкой Пичугиным он был знаком и до драки на школьном дворе, но так это — шапочно, постольку-поскольку.

Совсем другое дело с Юлькой…

Эх, какая в то утро была весна! В утро нашего знакомства с ней. Нет, новенькую из параллельного класса мы и раньше знали. И то я знал, что она сестренка Пичуги. Это всем было известно. Как Шаих мимо ушей пропустил?

Сияло солнце, и мальчишки бежали за бумажными корабликами по закрайкам вешней протоки вдоль Алмалы. Мы с Шаихом с утра пораньше разбрасывали набрякший талой водой сугроб в тени дома. Последние сбережения зимы весело летели с совковых лопат на дорогу под колеса автомашин. Было интересно наблюдать, как грузовики штурмуют завалы. Они проходили, точно катера, разбрызгивая снег и воду. Из проулка вышли две подружки с портфельчиками и запрыгали через лужи на другую сторону улицы. Тут-то и обдал их талой жижей бешеный «бык» — так мы называли самосвал с никелированным бычком на радиаторе. Одной, белокурой, особенно досталось, ее окатило с ног до головы, она даже портфельчик выронила. Портфель плюхнулся ей под ноги, расстегнулся, и прямо в лужу из него высыпались учебники, тетрадки и махонький желтенький радиоприемник «Альпинист».

Потерпевшей была Юлька.

Она замерла, не зная, что делать. Испуганная подружка — тоже рот варежкой. Первым нашелся я. Шагнул из разворошенного сугроба, подцепил мизинцем портфельчик, подхватил приемничек, включил — тишина.

— Готов! — резюмировал авторитетно. — Теперича только на запчасти.

Подошел Шаих.

— Дай посмотрю.

Юлька не охала, не ахала, молча подобрала тетрадки и стала обирать с них зернистую жижу, отряхивать пальто-колокольчик, лишь темные бровки под светлой челкой сдвинулись друг к дружке.