Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И.Д.Путилин. В 2-х тт. [Т. 2]

— Я весь к вашим услугам. Угодно вам переехать из гостиницы в мой замок? Распоряжайтесь, как вам угодно.

— Благодарю вас, но как раз этого не надо делать. Если вам угодно, чтобы я спас вашего сына — если это только не поздно — я вас попрошу держать мой приезд в Варшаву в полной тайне. Я буду являться к вам, когда мне потребуется. Мой пароль — «Рго Christo morior» — «умираю за Христа».

Путилин, сопровождаемый графом, направился к двери. В ту секунду, когда он взялся за дверную ручку, послышался голос:

— Libertas, serenissime?[7]

— Amen! — ответил граф. — Аминь!

Быстрее молнии Путилин прикрыл рукой свой орден и, когда отворилась дверь и на пороге ее показалась фигура толстого, упитанного патера-ксендза, громко, по-польски обратился к магнату:

— Имею высокое счастье откланяться вашему ясновельможному сиятельству…

ТАЙНЫЙ ТРИБУНАЛ СВ. ОТЦОВ. СМЕРТНЫЙ ПРИГОВОР

Низкая, сырая комната со сводчатым потолком тонула в полумраке. В этой тьме скрывались очертания каких-то странных, непонятных предметов: высокой лестницы, жерновов, жаровень, колодок.

Чем-то безконечно унылым, страшным веяло от всей обстановки этого непонятного помещения.

Колеблющийся свет длинных толстых свечей, вставленных в высокие подсвечники-канделябры, бросал багровые блики на каменные стены, на сводчатый потолок, с которого порой сбегали капли воды и падали со стуком на плиты комнаты.

За длинным столом, на котором горели эти странные свечи, сидели семь человек, все с характерными лицами католических служителей церкви — иезуитов, в обычных рясах-сутанах.

— Итак, — начал сидящий по середине стола высокий худощавый человек в фиолетовой сутане с резко очерченным лицом, к которому особенно почтительно относились все иные присутствующие. — Нам предстоит, святые отцы, сегодня постановить окончательный приговор по делу молодого безумца.

— Так, ваша эминенция, — послышался почтительный ответ заседающих.

— Вы, конечно, все осведомлены о причине нашего конклава в этом печальном, но необходимом для пользысвятой церкви месте? Вам известно, со слов тайного донесения достопочтенного духовника графов Ржевусских, о преступлении молодого графа? Да? Bene. Теперь, стало быть, мы можем перейти ad consultationem. На совещание я ставлю два вопроса: виновен ли безумец в преступлении ad ferendam, то есть в таком, которое он собирается совершить, и, если виновен, то какое наказание он за это должен понести. Ваши аргументы, святые отцы?

— Виновен… Виновен… Виновен, — раздались голоса.

— Более мотированно? — отдал приказ его эминенция.

— Переход в лоно проклятой православной церкви… Поношение святой католической; издевательства и насмешки над нами, скромными ее служителями. Это — maxima culpa[8], это — измена Христу.

— И, взвесив все это, какое наказание?

Минуту в комнате со сводчатым потолком царило молчание.

— Mors… Смерть! — погребальным эхом пронеслось по помещению, где заседал тайный трибунал святых отцов.

— Sic. Так. Но все это было contra… «против» обвиняемого. Не найдется ли голос и pro, «за» него?

— Прошу благословения святых отцов во главе с вами, ваша эминенция, но я думал бы, это наказание не соответствует преступлению, которое юноша собирается совершить.

— Как?! — в один голос воскликнули заседающие.

— Виноват, я не так формулировал мою мысль, — смутился престарелый служитель католического Христа. — Я хотел сказать, что тут — juventas… молодость… Любовь… легкомыслие… кроме того, ради высокочтимого графа Сигизмунда Ржевусского нам бы следовало пощадить жизнь его единственного сына… Он оказывал столько услуг нашей святой церкви…

— Ваши ответы? — обратился к святым отцам его эминенция.

— Отдавая должное любвеобильному сердцу моего сослужителя во Христе, я считаю, однако, необходимым резко разойтись с ним во мнениях, и вот по каким причинам. — Послышался елейно сладкий голос доносчика-предателя, исповедника Н-го костела. — Во первых, primo: в то политически смутное время, которое мы переживаем, нам нужны верные католики, а не перебежчики-ренегаты. Если сегодня ради прекрасных глаз «москальки» обвиняемый готов переменить религиозную веру, то… поручитесь ли вы, святые отцы, что назавтра, ради еще более прекрасной наружности новой еретички, он не променяет и свою политическую веру, свое народное credo? Где же наш политический патриотизм?

— Верно… Верно, — прокатилось под мрачными сводами.

— Я продолжаю, secundo, во-вторых: допустим, юноша раскается… Ужас объял его душу… Он будет просить о помиловании. Но… Откуда мы его выпустим? Это вы приняли в соображение? Разве это наше тайное прибежище под рекой Вислой, где мы укрепляем веру и тайно собираемся для важнейших решений, уже не должно составлять величайшего секрета для наших врагов? А если выпущенный безумец — граф предаст нас?.. В таком случае для чего же было изобретать название «Unum est hoc iter ad mortem…»[9].

— Верно… Верно! Смерть, смерть! — послышались теперь уже возбужденные голоса.

— Но какая?

— Я полагал бы… мы думали бы… Поцелуй Бронзовой Девы!