Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И.Д.Путилин. В 2-х тт. [Т. 2]

— Я? Вы ошибаетесь. Если бы я переходил в магометанство, в иудейство — я мог бы понять взрыв вашего негодования, вашей духовной скорби. Но я перехожу в ту веру, которая высоко чтит Бога — Христа. Что же это вас так устрашает, отец мой?

— Вы переходите в веру тех, которые являются врагами вашего народа, ваших отцов, матерей, сестер и братьев.

— Позвольте, отец мой, вы затрагиваете уже ту область, которая менее всего может касаться вопроса веры, религии: вы переходите на политику. Но разве это уместно здесь, в храме, на исповеди, перед святым Распятием? Или католическое духовенство отлично совмещает в себе служение политическим интригам со служением Богу?

Лицо ксендза стало багрово-красным.

— Еще раз повторяю вам: берегитесь! Вы начинаете издеваться над священнослужителями католической церкви. Вы с ума сошли! О, я узнаю в этом проклятое влияние православных изуверов… Сколько вы получили наставление от их попов?..

— Мне стыдно за вас, отец мой, — отчеканил молодой граф. — Вы — слуга Милосердного Бога, — позволяете себе предавать проклятию в святом месте таких же правоверных христиан, таких же христианских священнослужителей, как и вы сами.

О, подлый орден Игнатия Лойолы живуч! Вы, оптом и в розницу торгующие Богом, вы остаетесь верны проклятому, вовсе не христианскому, завету: «Цель оправдывает средства». И вы, славшие людей на костер ad majorem Dei gloriam (для вящей славы Бога), действительно, не брезгуете никакими средствами. Я — не ребенок, отец мой… Мне отлично известны проделки католического духовенства, менее всего думающего о догмах христианского Евангелия. Прощайте. Я ухожу отсюда примиренным с Богом, но не с вами.

И, поклонившись, граф повернулся, чтобы выйти из исповедальни.

Секунду — ксендз-исповедник стоял пораженный, словно оглушенный… Потом он вздрогнул и резко крикнул:

— Стойте, граф! Я вас предупреждаю, что сегодня же я сообщу об этом вашему отцу. Посмотрим, как он отнесется к вашему ренегатству.

— Вы сообщите? Но разве духовник имеет право рассказывать кому бы то ни было о том, что ему говорилось на духу?

— Для спасения погибающей души… для торжества церкви, — залепетал ксендз-иезуит.

Молодой граф рассмеялся.

— Ну, разве я не прав, когда только что сказал, что у вас «цель оправдывает средства»? Вы, вот, готовы быть клятвопреступником, дабы выслужиться перед вашим Орденом, а заодно… и перед знатным, богатым магнатом. Salvete, padre!

— Погодите… стойте! — исступленно схватил за руку графа верный прислужник католической церкви. — Я умоляю вас именем Бога отказаться от вашего безумного решения!

— Нет! — резко ответил Ржевусский.

— Но вы забываете одно, что Бог иногда очень сурово карает вероотступников. Знаете ли вы это, безумец? — свистящим шепотом пронеслось по исповедальне вопрос фанатика-ксендза.

Глаза его сверкали. Что-то молчаливо угрожающее было видно в этом сверкании, было слышно в этом шепоте.

— А-а, — отшатнулся от него молодой граф. — Я вас понимаю, святой отец: вы грозите мне местью не Бога, а местью Его служителей? Что ж, я и этого не боюсь… Работайте, старайтесь, но не забывайте, что теперь — не средние века, что ужасы святой Инквизиции отошли в область мрачных, отвратительных преданий. Прощайте!..

«СПАСИТЕ ГРАФА!»

Перед Путилиным в его служебном кабинете сидел посетитель с дорожной сумкой через плечо. Это был красивый, моложавый старик, очень симпатичный, с манерами старого барина былых годов.

— Сколько же прошло уже дней, как исчез молодой граф, господин Ракитин? — спросил посетителя Путилин.

— Около недели.

— А почему вы полагаете, что он исчез?

— Потому что никогда не бывало, чтобы он не являлся так долго к нам. В последнее время, когда он попросил у меня руки моей единственной дочери и сделался ее женихом, он призжал к нам ежедневно.

— Скажите, пожалуйста, господин Ракитин, а в замке графа Ржевусского, его отца, вы не узнавали о молодом человеке?

— Нет, господин Путилин. Вот уже несколько месяцев, что мы прекратили знакомство домами.

— Для пользы дела мне необходимо знать причину этого разрыва.

— О, это не составляет ни тайны, ни секрета… Причиной окончательного разрыва послужил резкий спор о России и Королевстве Польском. Граф Сигизмунд Ржевусский, гордый, надменный магнат, высказал такую непримиримую ненависть ко всему русскому, что меня взорвало. Мы расстались врагами.

— Предполагаемый брак его сына с вашей дочерью, конечно, не мог встретить согласия и сочувствия старого графа?

— Безусловно. Я говорил об этом Болеславу, на что он ответил, что личное счастье ему дороже вздорных прихотей его отца.

— Вы не знаете, он имел все-таки объяснение по этому поводу с отцом?

Не знаю. До последнего дня нашего свидания он ничего не говорил об этом.

— Не можете ли вы рассказать мне что-нибудь о вашем последнем свидании с молодым графом?

— Он приехал к нам к обеду. Как и всегда был бесконечно нежен с моей дочуркой, но я заметил, что он находится в несколько приподнятом состоянии духа.

— Ого, он был взволнован? Вы не спрашивали его о причине?