Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И.Д.Путилин. В 2-х тт. [Т. 2]

Воздух сразу изменился. Повеяло невероятной сыростью, точно от болота. Пол стал влажным, откуда-то сверху падали крупные капли холодной воды.

Свет факелов и свечей заколыхался вздрагивающими языками, словно под порывом ворвавшегося воздуха. Лязгнули замок и засов железной двери, пахнуло еще большей, отвратительной сыростью, и процессия стала осто­рожно спускаться вниз.

Казалось, точно неведомые существа-призраки, по­явившись на земле, вновь устремляются в ее таинственные недра.

— Однако с последнего раза сколько воды прибавилось здесь! — прозвучал опять тот же резкий голос.

Страх и тревога послышались в нем.

— Вода ведет свою проклятую работу. Она просачи­вается сквозь своды. Но не беспокойтесь, ваша эминенция, они еще так крепки, так надежны, опасности нет ни­какой.

— Да, это было бы большим несчастьем, большей потерей для нас.

Ноги хлюпали в воде. Багровый свет факелов, отра­жаясь в ней, делал ее изумительно похожей на кровь.

Летучие мыши с протяжным свистом крыльев про­носились над головами идущих.

— Что с вами, отец Бенедикт? — тихо спросил шедший рядом с настоятелем N-го костела иезуит.

Отец Бенедикт что-то глухо пробормотал, указывая на щеку, завязанную черным шелковым платком. 

— О, это — неприятная вещь! — послышался сочувственный шепот. А вы бы — liquor monacnorum? [10]..

 Тот сокрушенно покачал головой, закутанной в капюшон сутаны.

Стало суше, светлее.

— Мы подходим. Amen.

ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ ОСУЖДЕННОГО

В маленькой низкой камере со сводчатым потолком было полутемно. Какой-то ночник странной формы робко мигал, распро­страняя неприятный запах прогорклого масла.

В камере метался высокий, стройный молодой человек.

Это сын графа, Болеслав Ржевусский.

Его бледное лицо было искажено невыразимой мукой... Порой он в отчаянии заламывал руки — и из его груди вырывались крики, в которых звучало столько тоски, столько страха и гнева.

— Как они смеют! Как они смеют!

Бешенство овладевало им. Он бросался к железной двери и принимался, что есть силы колотить в нее ру­ками и ногами.

— Пустите меня! Вы — преступники, палачи — слышите ли вы меня?

Ни звука. Ни шороха. Точно в могиле. Тогда он бро­сался к окну, и каждый раз в ужасе отшатывался от него.

Через толстые прутья железной решетки на него глядела своей страшной массой мутная вода.

— Господи! Да где же я? И что со мной?

И вдруг ему вспомнились рассказы о существовании потайных ходов из многих варшавских костелов, о ходах-коридорах даже под Вислой.

Значит, это правда? Значит, он действительно, попал в страшные лапы иезуитов, и угроза смерти, к которой они приговорили его, — не шутка, а лютая, зловещая правда?

Холодный ужас объял его душу, пронизал все его существо.

Смерть... Почему? За что? Смерть — в его годы, когда весь мир развертывается перед ним во всех своих чудесных дарах... Когда он любит, любим, молод, силен, красив, знатен...

— О, нет, нет! Этого быть не может. Я не хочу уми­рать, я не могу умереть! Неужели всемогущий Бог мо­жет допустить совершиться такой вопиющей к нему не­справедливости?!

И вспомнились ему угрожающие слова:

«Смотрите! Бог иногда мстит вероотступникам...»

Но ведь он не отступился от Христа. А какой же есть еще Бог?

«Вы приговариваетесь к смерти через поцелуй Бронзовой Девы» — погребальным звоном гудит в его ушах приговор его судей-палачей.

Болеслав Ржевусский громко, жалобно зарыдал. Вдруг он вскочил и с каплями холодного пота на лбу стал прислушиваться.

— Что это? Голоса? Шаги? Да, да, все яснее, ближе... Вот уже у самых дверей его ка­земата.

Он задрожал всем телом, выпрямившись во весь рост.

С протяжным скрипом раскрылась дверь. На пороге со свечами в руках стояли несколько фигур, одетых в рясы-сутаны.

— Так как вам трудно говорить, отец Бенедикт, то позвольте мне вместо вас напутствовать на смерть и под­держать дух преступника, — донеслось точно откуда-то издалека — до несчастного молодого графа.

Два монаха-иезуита торжественно внесли какое-то белое одеяние.

— Что это... Что это значит? Что вам надо? — в ужасе попятился Болеслав Ржевусский от вошедших.

— Сын мой! — начал торжественным голосом ста­рый монах-иезуит. — Вы уже выслушали смертный приговор, произнесенный вам тайным трибуналом святых отцов. Соберитесь с духом, призовите на помощь Господа. Этот приговор будет приведен в исполнение сейчас.

— Что?! — дико закричал граф.

— Сейчас вы искупите ваши страшные грехи.

— Вы лжете! Слышите: вы лжете! Я не хочу умирать, вы — палачи, убийцы! Вы не смеете меня умертвить!

— Сын мой, все напрасно: еще ни один наш приговор не оставался без исполнения.

Два монаха приблизились к осужденному.

— Оденьте вот это одеяние, а свое скиньте. Это последний наряд приговоренных.

И они протянули обезумевшему от ужаса молодому человеку белый балахон с широкими разрезными ру­кавами, веревку и белый остроконечный колпак.

— Прочь! — иступленно заревел граф, отталкивая от себя служителя палачей. — Спасите меня! Спасите меня!

Безумный крик вырвался из камеры и прокатился по коридору.