Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И.Д.Путилин. В 2-х тт. [Т. 1]

Захватив с собою рубашку и велев Королевой следовать за ним, Шереметьевский вернулся в квар­тиру Королевых.

— Где твои вещи: пальто, пиджак и прочее? — спросил он Иванова.

— За дверью, на гвозде висят, — как-то покорно и апатично ответил парень.

На пальто, на пиджаке, на штиблетах были такие же свежие кровяные пятна.

— Откуда это у тебя на вещах кровь взялась?

— Из пальца, который порезал.

Начался обыск. В деревянном ларе, в шкатулке, было найдено: кредитными билетами 75 рублей, новая расчетная книжка, квитанция СПб. частного лом­барда за № 11332 на залог вещей на 2 рубля, 2 лотерейных билета, талон правления ссудо-сберега­тельной кассы СПб. ремесленников на 75 рублей, два письма, паспорт на имя Иванова, часы золотые глухие с цепочкою и медальоном, красное деревянное яичко с коротенькою цепочкою и ключиком. На полу под столом, прикрытые ватой, лежали скомканные кредит­ные билеты на 34 рубля.

— Это твои деньги?

— Нет... я не знаю даже, как они сюда попали.

Во время обыска в квартиру Королевых приехал мой помощник Виноградов. Сам я не мог приехать, так как был занят допросом важного преступника.

Выслушав донесение Шереметьевского, Виноградов подошел к Иванову и прямо спросил его:

— Ну, говори откровенно: ты убил госпожу Миклухо-Маклай и ее прислугу?

Иванов опустил голову. Видимо, он страшно боролся с собою. Прошло несколько минут томительного молчания.

— Ну, Иванов, решайся. Сам понимаешь, ты попался. Ты убил?

— Я... — тихо вылетело у него. — Только не один я, а главным образом — другой.

— Ну, облегчай свою душу, рассказывай.

И Иванов начал свою первую исповедь. Я говорю «первую», потому что несколько дней спустя он совершенно изменил это свое первое показание. Об этом, впрочем, позже.

«Я часто навещал мою мать, живущую у по­койной Миклухо-Маклай, — начал Иванов. — Жила мать у нее в качестве кухарки. Посещая ее, свел я знакомство со старшим дворником яковлевского дома Петром Кондратьевичем. Как-то на масленой неделе этого года сошлись мы с ним в трактире, помещающемся в этом же доме Яковлева. Стали мы угощаться... Только вдруг стал Петр Кондратьевич рассказывать мне о Миклухо-Маклай, что женщина она одинокая, имеет большое состояние. «Да ты к чему это, Петр Кондратьич?» — спросил я. «А к тому, — говорит он, — что отлично можно было бы ее деньгами воспользовать­ся». — «Как так?» А он усмехнулся и говорит: «Аль ты ребенок? Что, не понимаешь, как? Известно, как — убить их: ее и прислугу, Надежду... Понял?» Испу­гался я сначала этой мысли, а потом... ничего, пообвык. После того стали мы частенько в этом трактире с Петром Кондратьевичем встречаться, сговариваясь, как и что надо будет сделать. 6 апреля Петр Кондратьевич условился со мною совершить убийство 20-го апреля около 9 часов утра. Рано утром 20 я подошел к воротам дома, где жила Миклухо-Маклай. Там меня уже поджидал Петр Кондратьевич. «Пойдем», — сказал он тихо, и мы двинулись к квартире покойной. Кондратьев позвонил. Отворила дверь сама госпожа Миклухо-Маклай, и на ее вопрос, что ему надо и кто такой я, Кондратьев почтительно ответил: «К ва­шей милости, ваше превосходительство... Выходит та­кой случай, что можно по очень дешевой цене приобрести дрова. Я и подумал, может, и вам угодно будет купить дровец. Это — оттуда приказчик дровяных складов. Я его захватил, чтобы сделать заказ на дрова».

Миклухо-Маклай начала говорить, что охотно купит дрова и с этими словами направилась по коридору в спальную. Петр Кондратьевич пошел вслед за нею.

Я остался один в прихожей.

Немного погодя Кондратьев вышел один и, вызвав из кухни прислугу Надежду Торопыгину, попросил ее сходить в лавку купить папирос и марок, дав ей какую-то кредитку. И только Торопыгина ушла из квартиры, Кон­дратьев вынул из рукава надетого на нем пальто большой поварской нож и показал его мне: «Идем... этим их...»

Теперь мы пошли вместе и, пройдя залу, вошли в спальную.

Покойная Миклухо-Маклай сидела за письменным столом спиной к нам и что-то писала на листке бумаги. При нашем появлении она не повернулась, а только спросила: «Так, десять сажен?» «Так точно, ваше превосходительство, саженей бы десять следовало», — ответил Петр Кондратьевич. И говоря это, он быстро подошел к ней, держа нож наготове.

Как раз в эту секунду Маклухо-Маклай повер­нула голову, и Петр Кондратьевич быстрым ударом хватил ножом по ее горлу. Она хотела было вскочить, но, по-видимому, уже не могла, а только жалобно закричала и точно мешок свалилась со стула на пол, громко стоная от страш­ной боли. Кровь от удара брызнула и залила мне лицо и одежду. «Черт... Что же, не видишь? Приканчивай ее!» — закричал мне Кондратьевич. Он бросился на нее и стал держать ее руки, которыми она в ужасе раз­махивала, а я, схватив его нож, дорезал ее одним ударом по горлу. Тогда она судорожно вытянулась, захрипела и... скончалась.

Кондратьевич поднял нож, брошенный мною на пол, и мы пошли в коридор ожидать возвращения прислуги.