Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И.Д.Путилин. В 2-х тт. [Т. 1]

Новички недоумевали, но, будучи в небольшом чине, протесто­вать не осмеливались.

«Начальство» так мотивировало необходимость кулачной рас­правы:

— Кулак — это вожжи. Распусти их, и лошади выйдут из по­виновения. Отмени сегодня кулак, и завтра тебя будет бить первый встречный. Нас только потому и боятся, что мы можем всякому в любое время рыло на сторону свернуть, а не будь этой привилегии — в грош бы нас не стали ценить, тогда как теперь ценят целковыми.

Последняя фраза имеет глубокий смысл. Действительно, в старину обыватели оценивали работу полиции денежными знаками. Взяточничество было развито до крайних пределов. Взятки брались открыто, бесцеремонно и почти официально. Без приношения никто не смел появляться в квартале, зная заранее, что даром ему ничего не сделают.

Относительно приношений предусмотрительные поли­цейские придерживались такого мнения: «Копи денежку на черный день. Служба шаткая, положение скверное, доверия никакого. Уволят, и пропал, коли не будет сбережений. Ведь после полицейской службы никакой другой не найдешь, поэтому заблаговременно и следует запасаться тем, “чем люди живы бывают”».

В этом сказывался весь полицейский с неизбежным «черным днем». Свою службу он не осмеливался называть беспорочной и поэтому никогда не рассчитывал на долгодействие своего мундира. Он ежедневно ожидал увольнения, темным пятном ложившегося на всю его жизнь. У отставного полицейского уже не могло быть никакой служебной перспективы. Для него все потеряно, ему не поручат никакой должности, не дадут никакого заработка, инстин­ктивно опасаясь его. Всякий рассуждал так: «От такого “искусившегося” человека можно ожидать всего».

Вот какова была репутация всего состава дореформенной полиции, о которой, слава Богу, остались лишь только смутные воспоминания.

Путилин уморительно рассказывал, как в старое время в квартале производился обыск вора, пойманного с поличным.

Являются понятые, потерпевший.

— Ах ты, негодяй! — грозно набрасывается на мошенника некий пристав. — Воровать?! Я тебя в остроге сгною!.. В Сибирь законопачу! Каторжной работой замучу! Я тебе покажу!!! Эй, сторожа, обыскать его!

Ловкие и привычные держиморды с опереточным рвением накидываются на преступника и начинают шарить в его карманах, но после тщательного обыска у заведомого вора ничего не находится. Сторожа успевают искусно перегрузить из его карманов в свои все, что могло бы послужить уликой.

Потерпевший удивленно пожимает плечами, вор же принимает победоносный вид.

Пристав выдерживает томительную паузу, уничтожающим взглядом смеривает с головы до ног потерпевшего и спрашивает его, отчеканивая каждое слово:

— Вы продолжаете поддерживать обвинение?

— Конечно... но, странно... куда он успел спрятать... я видел собственными глазами…

— Гм... но мне еще страннее, как вы решаетесь обзывать по­носным именем того, который перед правосудием оказывается не­виновным?

— Но ведь я собственными...

— Ах, что вы меня уверяете! — нетерпеливо перебивает пристав оторопевшего заявителя. — Мало ли что может показаться! Вон мне тоже показалось, что ваше заявление правдоподобно... Я вам должен заметить раз и навсегда, что в моем околотке воровства не существует. Однако я должен снять с вас показания и обнаружить на всякий случай вашу личность. Потрудитесь пройти ко мне в кабинет.

В кабинете разговор был другого рода.

— Ты оклеветал невинного человека, — мгновенно менял тон пристав. — Он тебе этого не простит. Ты надругался над его честью и за это жестоко поплатишься...

— Но я могу принять присягу!

— Кто твоей присяге поверит? Она будет так же вероятна, как вероятен этот вор. Ты скандалист, ты бунтовщик, тебе место в Сибири! Ты бесчестишь непорочных и беспокоишь правительство.

— Правительство? Чем это?

— А что ж я, по-твоему, обыкновенный человек, что ли?

После сильнейшей нотации, когда потерпевшему становится яс­но, что ему не миновать каторги, если только не большего, он начинает заискивающе поглядывать на пристава. Тот смягчается.

— Уж коли так... то, конечно... Бог с ним...

— Этого-с мало. Он так твоего облыжного заявления не оста­вит. Он тебя по судам затаскает.

— Что же мне делать?

— Откупиться надо...

Начинается торговля. После многих «скидок» и «надбавок» при­ходят к соглашению.

— Деньги эти оставь у меня. Я их ему передам и уговорю его не поднимать дела. Прощай. Да напередки будь внимательнее...

Потерпевший, кланяясь и рассыпаясь в благодарностях, удаляется. Тут же в кабинете появляется вор.

— Ах ты, мерзавец! — принимается кричать на него пристав, пряча в карман деньги. — Опять? Опять попался? На этой неделе уже в двенадцатый раз! Ну какой ты вор? Дурак ты, не больше. Тебе, кажется, скоро придется бросать воровство и приняться за работу. Никогда, брат, из тебя путного вора не будет!

— Нечайно-с... А вы бы, ваше скородие, приказали сторожам хоть один кошелек отдать мне, а то без гроша остаюсь...

— Чего? Назад отдать? Ах ты, каналья! Да разве я виноват, что ты попадаешься? С какой же это стати я тебе вещественные доказательства буду возвращать? Ведь я за это перед законом могу ответить! Вон!