Посадник дернул бровью, склонил крупную голову набок: знал, какой отменный товар готовит бондарь Сайга! На его кади, бадейки, ковши и корытца в Киеве всегда великий спрос, а стало быть, выгода от этого будет не малая. Не мешкая, послал дворового отрока за княжьим ябедьником[56] Чудином. Тот явился тут же, со свитком и гусиным пером. Не заходя в дом, на крылечке, жмуря глаза от яркого солнца, тощий и скрипучий при ходьбе Чудин старательно писал под диктовку посадника Самсона самопродажную грамоту.
«А быть тебе, бондарь Сайга, отныне холопом у посадника Самсона даром, без платы, едино за прокорм с домочадцами до скончания живота твоего. А будет так, что по немощи своей не заработаешь прокорма боле, а захочешь отойти в вольные люди, то платил бы ты ради такого выкупа три гривны».
Чудин писал, а Вольге казалось, будто скрипят тяжелые затворные ворота в клетях посадника, и нет теперь другу Бояну воли бегать с ними на Ирпень-реку: у посадника и Бояну сыщется работа на подворье или в поле стадо пасти.
– Жить будешь, как и ранее, в своем дворе, – неожиданно сказал посадник Самсон, и Вольга услышал, как облегченно вздохнул Боян. – Но все рукоделие отныне станешь приносить сюда. Я сам и буду сбывать в Киеве. А теперь тебе выдадут кормовые. Ступай в повалушу.
Вольга оставил Бояна дожидаться своего отца Сайгу, медленно побрел прочь от посадникова терема. И вновь вспомнил землянку Луки, голодных девочек и серое лицо Руты. Не было сил идти спокойно, и он побежал со всех ног.
Во дворе Василько скучал у телеги, бесцельно ковыряя землю острой палочкой. Рядом Воронок на привязи, тянется мокрыми губами к пожухлой и вытоптанной траве подворья: уже несколько дней стоит жара и ни одного дождя над Белгородом. Три дня тому назад вышли они за вал травы нарвать вместе с княжьими дружинниками, да оказалось, что в треховражье печенегов едва ли не больше поналезло, чем кустов выросло. Схватились дружинники за мечи, сеча вышла краткой, но кровавой – отбились, благо лучники со стены помогли, как отбежали на свой вал под стены. Василько с Вольгой успели нарвать травы котомку, но надолго ли это голодному коню? А чем кормить коня назавтра?
– Василько, почто нам так сидеть и ждать смерти, уподобившись говяде, привязанной к столбу! Надумал я выйти в печенежский стан, корм поискать.
Василько поднял на него грустные карие глаза. В них промелькнуло удивление, но тут же погасло, и он обреченно отмахнулся от слов товарища:
– Мыслимо ли такое? Из ворот не дадут выйти – стрелами побьют.
Вольга, озираясь по сторонам – нет ли взрослых рядом? – заговорил шепотом. Василько слушал. И вот его глаза засверкали надеждой, щеки от возбуждения побледнели.
– Не сробеешь ли идти со мной? – спросил Вольга, кончив шептать в ухо товарищу.
– Нет! – твердо ответил Василько. – Негоже оставлять тебя в таком деле одного. Разве не други мы?
Вечером после скудного ужина – мать Виста поставила на стол горшок с жидкой кашей из гороха – Вольга подошел к отцу Михайло.
– Дозволь, отче, нам вновь с Васильком сходить на стену. Вдруг ныне Янко прибежит домой.
Отец Михайло отпустил с наказом беречься, не словить печенежскую стрелу через частокол.
Згар, друг Янка, не удивился, завидев Вольгу с товарищами на стене: что ни вечер – поднимались они на помост, спускались со стены к треховражью нарвать коню свежего корма, а потом долго слушали тишину ночи – не подаст ли Янко сигнала. Но вечера проходили, а его все не было.
Вольга дождался, когда дружинники вновь спустились за стену, и позвал Василька и Бояна:
– Идемте спешно, как бы в сумерках не отстать нам.
Котомку нарвали быстро, увязали. Поблизости тихо переговаривались дружинники, иные с луками наготове засели по кустам, высматривая, не подкрадывается ли змееподобный печенег по зарослям?
Стемнело как-то сразу, наверно, оттого, что с запада наползли серые облака. Вольга оглянулся. На ирпеньской стене дружинники стояли густо, копья, будто высокие камыши, торчали над частоколом.
– Пора, дружинники возвращаются, – прошептал Боян. Ему страшно, он впервые вышел с Вольгой и Васильком за стену.
Вольга отдал ему котомку, сказал чуть слышно:
– Поднимешься на стену: скажи Згару, что мы идем в печенежский стан за кормом. Сыщем ли – то в руках божьих. Пусть Згар воеводу про наш уход оповестит, да на страже пусть у Киевских ворот встанут. Мы там с Васильком обратно придем. Ну, Василько… – Вольга повернулся к реке – светло-серой пеленой стлался дым по заирпеньскому лугу. Боян, оглядываясь, поспешил к стене.
Отползли по рву, а потом с опаской спустились к реке: загодя высмотрел Вольга места, где хоронились над кручей сторожевые русские лучники. Их стороной обошли. Вот и Ирпень-река, теплая, задремавшая уже под темным рядном ночи. Так захотелось окунуться в ласковую прохладу реки! Да нельзя – ворог рядом. Вольга только вздохнул сокрушенно да спину почесал, вывернув руку назад до предела. Осмотрелись, и Вольга пригнулся к Васильку.
– Поползем к треховражью, да тихо, не ткнуться бы в печенежскую стражу, себе на погибель…