Щит земли русской

Прибежала мать Виста, подала мужу холодную воду в глубокой глиняной миске и, пока тот пил, осторожно вытирала кровь на щеках и на бороде, смачивая тряпочку в теплой воде кувшина. И на кольчуге у отца Михайлы видел Вольга пятна крови. Своя ли, чужая – как теперь узнаешь. Хотел про брата молвить, но мать Виста опередила его.

– Янко наш где? – тихо спросила она, боясь услышать страшное. Отец Михайло успокоил ее:

– Жив Янко. Сын торгового мужа Вершка в сече был поранен, так Янко сумел подхватить его из седла и привез в город. На двор Вершка поехал теперь, а Вершко соленый пот сечи со слезами радости на щеках размазывал, следом бежал за конем.

Постепенно люди стали расходиться по своим подворьям, и гомон поутих, только жены плакали над павшими, да ревели со страху малые дети. Сурово, в молчании стояли над погибшими сородичи, а оружие держали в руках, будто сеча все еще не кончилась для них и после малого роздыха предстояло выйти на судное поле мстить за убитых.

Ратай Антип и закуп Могута проводили отца Михайлу до ворот родного подворья, где встретил их старейшина Воик, прямой и вытянутый, с посохом в руке. Вольге показалось, что старейшина, увидев рану на голове сына, не опечалился, а даже лицом просветлел. Отец Михайло ему на это сказал:

– Не было, отче Воик, у наших дружинников, да и ратников тоже, крови на спине. Кто и пал, так только приняв удар в грудь.

Старейшина Воик молча посторонился, пропуская их во двор, откуда доносился вкусный запах вареного мяса. И только прикрывая дверь за собой, Вольга мельком взглянул на небо и подивился: на востоке уже полыхала кроваво-красная зарница наступившего рассвета.

* * *

– Сотника ко мне! – взъярился Тимарь, когда узнал, что на северной стороне лагеря погибли почти все поводные кони.

Бородой по траве – так взбирался на холм насмерть перепуганный сотник Осташ. Это его нукеры в минувшую ночь охраняли табун возле проклятого оврага. Не зря говорил на днях один из его нукеров, что видели в том овраге страшное чудовище. Не его ли это проделки? Осташ взбирался на холм, задыхался запахом истоптанной полыни и нащупывал под епанчой кису с дирхемами: если каган будет сильно гневаться, то придется пожертвовать арабским серебром и тем спасти голову!

Сотник едва поднял глаза от светло-сизой полыни, как увидел рядом с Тимарем Тарантула со скрюченными пальцами на рукояти меча. Поймал взгляд Уржи, и ему стало дурн о. Торопливо простер руки к ногам кагана и заголосил:

– О великий каган! Мы всю ночь не смыкали глаз, – соврал Осташ. – Но откуда упали эти злые духи, никто не знает!

Тимарь даже подпрыгнул на месте, будто из-под бархатной подушки нежданно взвилась гремучая змея.

– Как! Ты даже не знаешь, откуда на тебя урусы свалились? – Тимарь выкрикнул эти слова с хрипом и плетью изо всех сил ударил лежащего у ног сотника. Осташ завыл от боли и передернулся всем телом. Из старой епанчи – знал, что будут бить! – клубом поднялась серая, пропахшая потом пыль. Тимарь отступил на шаг, озлился еще больше. Седые усы дергались, как у разъяренной рыси.

– Беспородная свинья! – и снова ударил по широкой спине, согнутой в рабской покорности. – Ты нарочно извалялся в пыли!

– Пощади, о великий каган! – молил сотник. – Пощади! – К ногам молча стоявшего Тарантула упала тяжелая киса. Звон серебра был услышан. Поднятая для нового удара плеть опу стилась уже почти безболезненно. Тимарь пнул сотника сапогом в бок.

– Ступай прочь, сонная старуха! Отныне тебе не нукеров водить в набеги, а быть конюхом при уцелевшем табуне! Ступай, или я срублю твою глупую голову! – Тимарь бросил плеть и вошел в шатер, по привычке закусил правый ус и задумался, уставясь в красный рисунок ковра. Он забыл на время о присутствующем в шатре сыне, об избитом сотнике и о брате Урже, который молча поднял кису с серебром. Вот уже сколько дней стоит он, Тимарь, со своими полками перед Белгородом! Стоит, как резвый конь, привязанный к дереву, а добычи все нет. Ни ему, ни войску! Каждый день прибывают к Белому Шатру дозорные заставы и говорят, что окрестные пахари сходятся к Киеву, да и сам Киев не без защиты оказался, как уверял его в этом по сланник византийского императора Торник. Туда, на Киев, звал идти сразу же от Роси и князь Анбал. Он кричал, что урусы из Белгорода не будут страшны печенегам, побоятся сойти со стен в поле.

– Вот теперь и видно, страшны ли урусы из Белгорода, – со злорадством пробормотал Тимарь, вспоминая, как трясся от злости Анбал, когда увидел своих нукеров, бегущих среди ночи на зов князя пешими. – Жаль, что и сам Анбал не подвернулся спросонок под меч бородатого уруса! Куда как спокойнее было бы ему, кагану… Вот если бы Анбалу удалось посечь урусских конников у брода, не дать им укрыться за стенами! Но что за польза теперь об этом горевать? Анбалу такой промах тоже зачтется, при первом же случае.