Щит земли русской

– Послал меня воевода Волчий Хвост, едва в Киеве увидели дым сигнальных костров. Убоялся Волчий Хвост, что застава Славича может сгибнуть у брода, пустил меня и полтораста дружинников в помощь тебе дал. А больше послать не мог – за Киев страшится. Вошла застава в город?

– Вошла… да без Славича и многих дружинников, – раздался за спиной Михайлы знакомый, хрипловатый голос. Обернулся Михайло – Ярый идет, тяжело дышит: сказалась долгая скачка, утомила старого воина. Ярый поклонился воеводе.

– Прими и нас, воевода Радко, под свою руку. Так Славич повелел сказать, меня с заставой отсылая… – Ярый не договорил, слова застряли за плотно сжатыми, бескровными губами.

А печенеги уже под стенами. Впереди всех на гнедом коне Михайло приметил статного всадника. Высокая меховая шапка украшена пучком длинных белых волос. Над круглым щитом видна черная, орущая, дыра рта. Но вдруг со стены ему в грудь ударила белохвостая стрела, даже щитом не успел прикрыться. Всадник выронил щит и, хватнув воздух, завалился назад. Норовистый конь взбрыкнул, сбрасывая мертвое тело, и поскакал один вдоль глубокого рва, мотая над травой пустыми стременами. Сайга торопливо тянул из колчана вторую стрелу, но печенеги, будто опомнясь, пошли вдоль белгородских стен, огибая крепость.

– Неужто на Киев уйдут? – спросил сам себя Михайло, провожая взглядом голову печенежского войска до левой башни. Но клубы пыли пересекли дорогу, что идет в сторону Киева, и двинулись вокруг крепости к Перунову оврагу.

– Обступить нас хотят, – проговорил с хрипотцой в горле бондарь Сайга.

– Сколь их нечистая сила нагнала на Русь, – сокрушался Михайло. Он опустил к ноге ненужную пока сулицу[34] – не приблизились находники, устрашились глубокого рва да высокого вала. И еще, наверно, густой ряд копий на стене смутил их. Встали на расстоянии, чуть поболе перелета стрелы, табунятся на месте.

Рядом с Михайлой оказался ратай Антип. Не один пришел. Вон их сколь перемешалось с дружинниками. Кто с чем в руках, иной и с простыми вилами-тройчатками. У Антипа – топор на длинной рукояти.

Михайло знал ратая, ковал ему прошлым летом железный наральник. Да и кто из ратаев при нужде не стучался в дом кузнеца? Янко, завидев ратая Антипа, покрылся легким румянцем, отвернулся лицом к степи, радуясь, что спаслась от печенегов семья Антипа. Михайло знал, что сыну приглянулась старшая дочь ратая, черноглазая и насмешливая Ждана. Видел тот ее на игрищах купальских в Белгороде – с той поры и начал Михайло вено готовить, Янку о том не говоря ни слова.

– Спас тебя бог, ратай Антип. Утек ты от печенегов.

– Бог спас, то так, кузнец Михайло, – отозвался негромко Антип. – Кабы не Славичева застава, быть бы нам в рабстве.

Михайло посторонился, уступая место Антипу у частокола, сказал:

– Великий подвиг совершили дружинники, собой крепость прикрыли. Видел, как закуп Могута жену Славича Любаву едва успел со стены снять? К мертвому живая хотела уйти. Не повредилась бы разумом с горя, о том боюсь. Сына малого сиротой вовсе оставит.

– Горя нам теперь на всех хватит.

– Да, друже Антип, – согласился Михайло, – чем-то кончится для нас набег печенежский? Туга[35] немалая ждет и горожан, и пришлых с поля. Есть-пить всем надо. Из Киева помочи не ждать нам скоро. А люду в крепости укрылось тьма, смотри, места свободного совсем мало на улицах.

С помоста им были видны узкие улицы с густыми подзаборными зарослями зеленой лебеды. Терем князя с блестящими на солнце слюдяными окнами стоял близ Ирпеньской стены, вокруг терема – крепкий дубовый частокол. «Крепость в крепости», – подумал Антип. Правее, к Киевским воротам, виден терем посадника Самсона со многими пристроями и клетями во дворе. С другого боку княжьи хоромы подпирались теремом волостелина Сигурда. Чуть поодаль стояли пятистенные срубовые избы торговых мужей – добрые избы, с крытыми навесами и со многими переходами. Вокруг торга шли избы ремесленного люда – кузнецов, тульников[36], бортников и прочих, – посаженного князем Владимиром на жительство да для защиты крепости многолюдством. У крепостных стен и в их постоянной тени, словно огромные муравейники, выпирали из-под земли покатые, поросшие бурьяном крыши землянок вольных ратаев, закупов, рядовичей да подневольных холопов, если холопу не находилось места в хозяйских просторных дворах. И по всем улицам – телеги и кони, скот, кричащие от страха жены и чада[37].

– Чем люди кормиться станут? – со вздохом проговорил Антип. – Ведь не на день-два пришли печенеги!

– О том и я думаю – чем? Торговые мужи за корм золотники, куны да резаны[38] спрашивать будут. Много ли их у ратаев – про то и мне ведомо.

– Твоя правда, Михайло. На бояр да на торговых мужей нам не опереться. У них свой прищур глаза на огонь, у нас свой. Голод скорее печенегов ударит в ворота. Не все, конечно, но есть и такие, среди знатных мужей, которые болотной кочке подобны. Думаешь опору найти, наступая на нее, а под ней бездна темная, погибель страшная…

Михайло, жалея ратая, предложил: