Щепоть крупной соли

— Случилось что-нибудь, ребята? — спросила Нина Ефимовна.

Мальчишки долго молчали, переступая с ноги на ногу, потом Славик проговорил глухо, как бы про себя:

— Сережка приехал…

— Ну и что?..

— Понимаете, Нина Ефимовна, — теперь в разговор вступил Ромка, опять своим тоненьким, точно птичьим, голоском начал выводить слова, — за нами он приехал…

— Так вы что, проститься прибежали? — с тревогой спросила Нина Ефимовна.

— Не-е… — Славик посмотрел на брата, точно попросил взглядом, чтоб и тот подтвердил его слова, — н-е, мы от него спрятались…

— А это-то еще зачем?

Ромка зашмыгал носом, часто заморгал, потом вытянул губы в ниточку и сказал глухо, уже не писклявым голосом, точно брату своему подражая:

— А мы, Нина Ефимовна, из Однолички никуда не поедем. Мы ему об этом сказали, а он ругаться на нас, дураки, говорит, серые, ничего не понимаете. Грозился ремнем нас отхлестать, потом мы со Славиком за дверь выскочили…

— Теперь-то что будет? — тихо спросила учительница.

— А мы не знаем… Небось Сережка сейчас искать нас побежит. Только мы не поедем, правда, Славик? Нам и в Одноличке неплохо.

Славик закивал головой, зажмурился, точно от удовольствия.

Нина Ефимовна ребят к дивану подтолкнула, усадила, головой закачала:

— Ну, ребята, заварили вы кашу…

Мальчишки сидели на диване чинно, по-взрослому, сложив руки на коленях, смотрели на учительницу. Они точно ждали помощи от нее, поддержки. Нина Ефимовна ловила эти тревожные взгляды, чувствовала, как холодный, липкий пот выступал на лопатках, становилось противно от своей беспомощности. Не от нее, а от Евдокии сейчас зависело, жить ребятишкам в Одноличке или уезжать, она одна сейчас решала этот вопрос, и было бы бестактно вмешиваться в исход этого решения. Ребятишки, наверное, и сами это понимали, хоть и глядели на Нину Ефимовну просительно, поэтому Ромка и вопрос задал:

— Нина Ефимовна, можно мы у вас посидим?

Учительница встрепенулась, точно свои думы с плеч сбросила, проговорила быстро-быстро:

— Конечно, конечно, Рома, посидите… Только как же вас дома найдут?

— Танька знает, где мы. Мы ей сказали, что к вам ушли…

Нина Ефимовна заходила по комнате, чайник на керогаз поставила, на стол собрала, ребятишек пригласила:

— Идите за стол, вы небось не ужинали?

— Ага, правда…

Ребятишки за стол уселись, оживленно загремели посудой. В это время и вошла в комнату Евдокия. Увидев сыновей, в ладоши хлопнула, проговорила радостно:

— Ну, слава богу, а то я с ног сбилась. — И, уже к Нине Ефимовне обращаясь, сказала: — Прогнали бы вы их домой, Нина Ефимовна, ходят, только хорошим людям надоедают…

— Ну, зачем вы так, Евдокия Лукьяновна? — только и нашлось у Нины Ефимовны. Она замолкла, на Евдокию смотрела настороженным взглядом, слов ее ждала, как приговора. И ребята на мать глядели молча, с тревогой. Наверное, и Евдокия эту тревогу уловила, проговорила тихо:

— Уехал Сережка. Не согласилась я, Нина Ефимовна, с ним на центральную усадьбу уехать, — и вздохнула.

— Раздумали? — спросила Нина Ефимовна.

— Ага, в самый последний момент, можно сказать.

— Наверное, плохо сделали?

— Нет, нет. Куда же я тронусь, если дети против? Видите, они вон, — она на ребятишек показала, — даже из родного дома убежали, только бы в чужую деревню не ехать. Правду говорят, где родился, там и сгодился.

— Вот вы об этом бы и Сережке сказали…

— Сережке теперь судьбу трудней ломать, у него своя семья. А мне жаль ребятишек стало — у них и жизни еще не было, а родины уже не будет. Что в памяти останется? Я ведь с чужой деревни в Одноличку замуж вышла, покойник муж сюда привез, по любви за ним оказалась, а все равно, как весна — так в сердце точно рана открывалась, хочу в родную деревню, и все тут. В первые годы убегу тайком, по деревенским улицам пройдусь — легче становится. Там у нас вал есть один насыпной, и по нему сирень посажена. Зацветет — вроде стена белая с фиолетовым отливом вспенилась. Глаз не могу оторвать. Конечно, не в одной сирени дело, надо глубже понимать, только без кусочка этой земли для меня бы жизни не было.

— Хорошо говорите как, Евдокия Лукьяновна! — воскликнула Нина Ефимовна.

— Вы уж простите меня, Нина Ефимовна. — Евдокия даже руку к груди прижала. — Наверное, от скуки, от забот разных с колеи свихнулась. Да только ребятишки на путь истинный наставили. У них хоть и короткий умишко, но иногда в точку бьет.

И Евдокия заторопилась домой.

* * *

Воскресным утром разбудил Нину Ефимовну зычный автомобильный гудок. Выглянув в окно, увидела она председательскую «Ниву», залепленную грязью, и председателя, Тараса Викторовича, грузного мужчину в сапогах, длинном несуразном пальто, шагающего к калитке.

Диковинно было наблюдать такую картину. Шесть лет как председательствует, а в школе первый раз.

Председатель долго шаркал ногами в коридоре о половик, натужно кашлял, наконец постучал в дверь. Нина Ефимовна успела платье накинуть, седые прядки расческой поправить, пошла навстречу.

— Вы уж извините, Нина Ефимовна, что в такую рань, — начал с порога Тарас Викторович. — В поле надо пораньше, на уборку кукурузы, и к вам решил заехать, спасибо сказать.