Щепоть крупной соли

По вечерам мать с теткой частенько вспоминали добрую Антониху, которую же в городе, в отличных, можно сказать, условиях настиг сердечный удар. Наверное, говорили они, отрыгнулись трудные военные годы, вот она и не выдержала.

Приближалась осень, начались дожди, и в нашем доме с потолка срывались мутные капли, в самых различных местах появились тазы, ведра, чугунки. Теперь у нас в семье все чаще заходила речь о крыше, дырявой, как старые сапоги, о том, как ее отремонтировать да как подешевле это сделать — денег-то совсем не было.

Несколько возов ржаной соломы мы привезли с матерью с поля, растащили мелкими кучками вокруг дома, чтоб потом легче пришлось ее смачивать.

Самым трудным было подготовить «искладень». Так у нас назывались мелкие сучья, которые нужно было заложить внутрь крыши, чтоб солома не провалилась. Леса вокруг деревни было много, но единственное место, где можно было нарубить сучья, — дальний ольховник, в пойме реки, на гнилом болоте. Дорога туда была трудной, по чавкающей грязью низине, поросшей тростником и камышом. Продираться с вязанкой было мучением, она цеплялась за заросли, и я, пока добирался до дома, несколько раз падал носом в вонючую, отдававшую гнилью грязь.

Заготовкой мы занимались три дня, причем я даже в школу не ходил. Мать была против, говорила, что они без меня обойдутся, а я должен учиться в своем пятом классе, но тетка перебила ее:

— Ничего за три дня не случится. Гришка, он догонит, правда, Гришка?

Я кивал головой, тем более что в школу мне идти не хотелось, дома все-таки лучше, хоть и работа предстояла тяжелая.

Обязанности мы распределили таким образом: тетка Елена орудовала топором, облачившись в единственные в доме старенькие с загнутыми носами кирзовые сапоги. Но, видимо, они тоже не спасли, и к обеду тетка сбросила их, шлепала босыми ногами по холодной, с ржавчиной болотной воде. Мы с матерью работу выполняли попроще: увязав веревкой нарубленные сучья, мы таскали их через болото к дому.

Наконец через три дня, когда искладень был заготовлен, мать, притащив последнюю вязанку, перекрестилась, дескать, слава богу, одолели, и вслух начала рассуждать:

— Теперь бы крыльщика хорошего найти…

Крыльщиков, то есть мастеров по крышам, в деревне было два. Один из них, Семен Корсар, небольшого роста мужик, плотный, широкоплечий, крыши крыл старательно, подбирая соломку к соломке. На его работу приятно глядеть, крыша точно в хорошей парикмахерской побывала, так она была любовно приглажена. Но кандидатуру Корсара тетка Елена отвергла сразу.

— Вот еще, — фыркнула она, — он крышу эту недели на полторы растянет. Будет как петух топтаться, а нас с тобой, Даша, по голове не погладят — на работу-то надо ходить.

Что и говорить, права тетка Елена. Большего тихохода, чем Семен Корсар, в деревне не было.

Теперь остался один специалист — Гришка Дукат, колхозный бригадир, мужик занятой и, видимо, поэтому работавший споро, коротенькие грабли в его руках будто балалайка играли. Он бы такую крышу дня за три одолел, но согласится ли, время-то горячее: на полях картошка убирается, на зяби люди заняты, а бригадир в поле целый день.

Он был приметной фигурой в деревне, Гришка Дукат. Летом и зимой ходил в ватных брюках, старых, замызганных, из которых торчала вата, в дырявых резиновых сапогах, в фуфайке. Был Дукат высокого роста, стройный, как сосна, черноволосый, на круглом лице его полыхал румянец, и казалось, все у этого сорокалетнего человека хорошо и улыбается он от избытка жизненных успехов, от того, что у него все получается. Гришка и сам любил прихвастнуть, показать себя. И кличку свою он за это хвастовство получил. Как-то он поехал на базар, продал овцу, а вечером, возвратившись из города, около конюшни начал угощать мужиков папиросами. Пачка была необычная для мужиков, плотная, картонная, с подписью «Дукат», с красивой картинкой. Гришка жеманно доставал длинные папиросы, мундштуком неторопливо стучал о крышку, говорил:

— Царский табак, ребята. Метр курим — два бросаем.

Наверное, Гришку не смутила подначка Семена Корсара, сказанная в рифму:

— А потом окурки собираем…

Гришка наделил Корсара презрительным взглядом, но ничего не ответил, сплюнул. Два дня щедро угощал курцов этими необычно духовитыми папиросами, вызывая восхищение мужиков, а потом — прав Семен Корсар оказался! — начал «стрелять» табачку на закрутку.

В другой раз привез Гришка с базара красивую трубку, неторопливо набивал ее чужим табаком, попыхивал дымком. И опять не удержался Семен, съязвил:

— Ты, Гриша, чем деньги на пустяки тратить, штаны бы себе купил. В ватных-то спреешь…

— Много ты понимаешь, Сеня, — ласково, с ухмылкой сказал Гришка. — Если хочешь знать, узбеки в пятидесятиградусную жару халаты ватные носят. Зачем, не знаешь?

— Не знаю, — ответил искренне Семен.

— Ну вот, а с дурацкими советами лезешь. Такие советы мне и жена дает…