Щепоть крупной соли

Через неделю Сергей уезжал в часть. Вместе с собой он забирал и свою мать Антониху, как и все деревенские женщины, мыкавшую нужду в военное лихолетье. Она пришла к нам вечером, о солому, постеленную на пороге, долго вытирала свои литые из автомобильной камеры галоши, потом прошла в комнату, ласково поздоровалась с моей матерью. Я не вникал поначалу в разговор, который они вели. Одно только и осталось в памяти — сожалела Антониха, что вот приходится покидать родное гнездышко, но что делать, трудно жить одной, тоска зеленая, да и бабьи сени — они всегда раскрыты. Мать поддакивала, кивала головой и, пока Антониха говорила, два раза всплакнула, искренне сочувствуя соседке.

Уже перед самым уходом Антониха сказала:

— А я к тебе, Дарья, можно сказать, по великому делу пришла…

Я насторожился, а мать даже вперед подалась.

— Дом-то мой без хозяина остается. Мне Сережка и говорит: пусть Прохоровы в нем живут. Понадобится — потеснитесь, а так, мама, он нам не нужен. Все равно пустой стоять будет. Так что, Дарья, переходи, а там сочтемся…

Мать отрицательно закивала головой.

— Да как же, Антоновна, я перейду? Дом-то чужой. Вдруг у тебя со снохой не заладится, и окажусь я у разбитого корыта.

— А твой-то сохранится. Новей он не станет, правда… Да уж на худой конец спасение. — Потом, помолчав, добавила: — Что ж ты мне, Дарья, плохого желаешь?..

Мать опять замотала головой, какой-то разговор нехороший получается, заговорила:

— Да что ты, Антоновна, господи помилуй! Как можно! Живи там на доброе здоровье. Свой своему поневоле рад…

— Так ты согласна? — спросила Антониха.

— А что мне делать? В этой халупе оставаться, так скоро крыша на голову упадет.

Не знаю, как мать, а я был в тот вечер несказанно рад. Еще бы, дом Бочаровых — самый приметный в деревне, кирпичный, на две части разделенный деревянной перегородкой, с хаткой, приложенной к дому, из самана, где был глубокий погреб. Да мало ли еще чего было в этом доме, про который в деревне говорили, что он как колечком обвит. А самое главное — был при доме старинный сад, с яблонями и грушами, духовитый пряный аромат которого в конце лета разносился по деревне, дразня нас, ребятишек. Конечно, не обходилось без наших налетов на этот сад, но и хозяйке оставалось… А теперь-то я знаю, как спасти его от ребячьих набегов: установлю шалаш, буду там спать. Попробуй укради яблочко…

Переехали мы к Бочаровым на другой день, благо перевозить было нечего. Деревянная кровать да стол о трех ножках, несколько лавок, немудреная посуда… Все это мы с матерью и теткой перенесли на себе за каких-то два часа, я прибил гвоздик в деревянную перегородку, повесил старые ходики, у которых вместо гирь были навязаны ржавые гайки из колхозной кузницы, и наша жизнь на новом месте началась.

Сергей с грустным лицом, обняв меня, на прощание сказал:

— Ну, командуй тут, молодой хозяин! Главное — сад береги. Как-нибудь нагряну в гости — яблоками угостишь…

— На самолете прилетишь? — спросил я.

— Можно и на самолете, — Сергей улыбнулся, — только, брат, где его посадишь здесь, а?

И я тоже задумался. В самом деле, ляпнул я, не подумавши. Он, Сергей, чай, на реактивном самолете летает, для него, говорят, на целый километр бетонную полосу льют, а тут у нас в деревне где такая полоса? Было о чем подумать!

Антониха между тем матери говорила сквозь слезы:

— Ты, Дарья, живи тут как хозяйка! Дом-то, он хороший! Вот только крыша течет, сама знаешь, солому-то я корове зимой стравила. Может быть, с силой соберешься да и покроешь, а? Ты уж за деньгами не стой, делай, как для себя. Чует мое сердце — не вернусь я сюда больше. — И заголосила протяжно, точно из дома покойника выносили.

Она как в воду глядела, Антониха! Месяца через два пришла в деревню телеграмма — скончалась наша соседка. Мать долго размышляла, ехать или не ехать на похороны, но тетка Елена сказала категорично, как о деле решенном:

— Да ты что, Дашка! Люди, можно сказать, тебе дом подарили, а ты еще кочевряжишься! Надо ехать. Поможешь там с поминками да и заодно с Сергеем решишь, как с домом поступать…

Мать вернулась через неделю с припухшим лицом — наверное, плакала там, у гроба Антонихи, привезла три белые как снег пшеничные булки, карамельки, а самое главное — вечером показала тетке Елене бумажку, и та прочитала, что дом Сергей дарит нам. Правда, сказала мать, просил Сергей хоть раз в год присылать ящик яблок, все-таки из родного сада, хоть какая-то да память о родине, ну и, конечно, заплатить рублей восемьсот — как-никак поиздержался на похоронах.

В сельсовете мать по этой бумажке оформила дом, в конце августа послала Сергею посылку с яблоками, душистой, янтарного цвета антоновкой, а заодно и восемьсот рублей, вырученные за продажу двух коз, которые у нас были в хозяйстве.

— Ничего, — говорила мать, — главное, была бы крыша над головой, а без молока мы проживем. Так, Гришка?

Я утвердительно кивал головой, хотя после продажи козы стало голоднее.