Шапка Мономаха

Но Ярослав Святославич, сводный брат буйного Олега, запертого в осаде, о своих пленителях уже забыл. Мономах ввел его в шатер, обозный лекарь приложил к его битому глазу медную бляху, а холоп налил в чашу вина.

– По возвращении в Германию моя мать прожила на свете всего четыре года, – рассказывал русский латынец, с удобством расположившись на походном сиденье. – Я остался на попечении моего родича саксонского маркграфа Генриха Штадена. К его двору спустя несколько лет прибыла с Руси княжна Евпраксия со стадом диких горбатых зверей, везших ее приданое…

– Верблюдов.

– Да, так она их называла.

Очи внезапного родственника так явственно заволокло мечтательностью, что и расспрашивать не было нужды. Евпраксия Всеволодовна с юных лет почти что пугала родню своей красотой – счастливой судьбы такая наружность не предвещала.

– Я часто посещал ее в Кведлинбургском монастыре, где она обучалась. Мы были дружны. Евпраксия учила меня языку Руси, который я стал забывать. А затем… – Лицо Ярослава омрачилось тоской. – После смерти Штадена ее увезли, и я видел ее лишь однажды, на коронации в Кельне. Мне показалось, она была счастлива, хотя и бледна.

Княжич вытянул с блюда гусиную ногу и торопливо обглодал. Затем, кинув кость, сурово потемнел ликом.

– До прошлого года я ничего не знал о том, как обращался с ней король. В немецких землях немало досужих языков, а у Генриха много врагов среди его вассалов. Всем этим слухам о кровосмесительной связи его с сестрой и о насилиях над первой женой я не верил. Не поверил и тому, что король повелел своему сыну лечь с Евпраксией, а когда тот отказался, отрекся от него. Я был слеп и глух!

– Что бы ты сделал, если бы прозрел? – невесело усмехнулся Мономах.

– Я бы спас ее от позора, которым теперь покрыто ее имя во всех странах римской веры и даже на Руси! Я бы увез ее из Каноссы, и на соборах в Констанце и Пьяченце не прозвучали бы чудовищные слова, которые ей самой казались бесстрашными и честными… Но тогда у епископов не было бы причин признать ее брак с Генрихом недействительным, – грустно добавил он. – И я бы не мог надеяться…

Мономах задумчиво оценивал возможности, которые открывал ему этот невесть откуда взявшийся родич.

– Но теперь она свободна, а я снова не имею ни тени надежд, – горячечно заявил Ярослав. – После всего, что прозвучало на соборах, я не могу желать ее! Это было бы слишком… слишком…

Он не сумел подобрать нужное слово и смущенно притих.

– В моей душе она останется чиста, но взять ее в жены я не могу. Я так и сказал ей. А теперь говорю тебе как ее брату, заменяющему ей отца.

– Разве она просила взять ее замуж? – осведомился Мономах почти с неприязнью к прямодушному родичу.

– Нет. Но я поехал за ней на Русь, чтобы сказать об этом. Я увидел ее в Киеве… она стала еще бледнее… и еще прекрасней.

– Что она ответила тебе?

– Что никто из мужей более не притронется к ней. Что она посвятит остаток жизни молитве за грешную душу короля… Мне кажется, – с затаенной страстью выдохнул княжич, – она все еще считает Генриха своим мужем перед Богом. Она осталась верна ему…

– Найди себе другую жену, – безжалостно посоветовал Владимир.

Он подобрал меч и вышел из шатра в густо синеющие сумерки. Звезды в небе неторопливыми стежками вышивали свой обычный узор. Окликнув сторожевых возле шатра и услышав ответ, князь отправился дальше. Стены и ворота Стародуба охранялись с двух сторон – изнутри, дружиной Олега, и снаружи, дозорными, которых выставляли каждую ночь по приказу Мономаха. Ни скрытно улизнуть по реке, ни совершить внезапную вылазку, напав на спящего противника, осажденные не смогли бы.

С самого первого своего похода Владимир привык лично проверять ночную сторожу. Этому его научил варяг Симон, дружинник отца. И еще многое варяг вбил в голову княжичу-отроку: на войне снимать с себя оружие с оглядкой, не отягощать тело едой, а голову питием, спать помалу и не в княжьем шатре, а вместе с кметями, вставать рано, иногда и ночью обходя дозоры. А пуще всего – не полагаться на чужую исполнительность, ибо и самого преданного может постичь жестокое искушение. Самому во все входить, снаряжать, устраивать, выверять, исчислять, судить, наблюдать.

Вот уже четвертый десяток лет князь следовал этому правилу. А в последние годы перенес его со своего дома и дружины на всю Русь. И тоскливо становилось ему, когда не мог сам устроить ее дела, расставить по ней свою сторожу, выверить ее порядки...

Вернувшись через час, он застал новообретенного братца сладко спящим с поджатыми ногами. Возле сидел, скрючась, слуга-немец. При виде князя латынец в испуге схватил хозяина за ногу в холщовом чулке. Ярослав подскочил, хлопая глазами.

– Спи! – сказал Мономах.

– Я еду к брату, терпящему бедствие, чтобы оказать ему поддержку, – выпалил княжич, одуревши со сна.

– Окажешь. Если он впустит тебя в город.

– Я хотел предупредить тебя, Владимир.

Он толкнул ногой слугу и сказал по-немецки. Тот подал вина. Осушив чашу до дна, Ярослав простосердечно уставился на Мономаха.