Шантаж

Всё, что осталось в Рябиновке — потерять. Тут иллюзий не надо. Посадник с вирником всю Рябиновскую вотчину изведут под корень. Ни Рябиновки, ни Пердуновки, ни «Паучьей веси» — более не будет. К вирам за пруссов прибавят виры за все прочие дела. Реальные и выдуманные. Вплоть до убиенных волхвов, «птицев» и их «ведьму». Перероют всё и всё заберут. А для покрытия недостачи — погонят всех в холопы. Всех. Марьяша попадёт в гарем к какому-нибудь греческому купцу. Ольбега… забьют, наверное. Он парень нервный — где-то кого-то не послушается. Домну, Любаву… Мда… Аналогично.

Людей выжмут, выкрутят, вывернут… Обдерут и изведут. На одном постое разорят вчистую. Правильно Хрысь говорил: «Под тебя идти — и с голой задницей ходить, и по голой спине получить». Мог бы и добавить: «и буйну голову сложить». А я, дурак, его «бестолочью»…

«Что ни тронет попадец
Враз тому придёт капец».

Или вот так:

«Где завёлся попадун —
Всем приходит карачун».

Как же всё у меня плохо получается…

А знаете ли вы, милостивые государи мои, каким своеобычным манером в дебрях тропических лесов Юго-Восточной Азии ловят тамошние туземцы живых диких обезьян? Извольте послушать. Охотник в тех краях, собираясь на промысел свой, отнюдь не запасается ружьём да зарядами к нему, а варит особую кашу. Блюдо сиё отличается от обычного для местных жителей более сладким и пряным вкусом. Другой же охотничий снаряд состоит в толстостенной, не слишком большой, пустой сушёной тыкве с узким горлышком. Приготовленная надлежащим образом каша наполняет сей незамысловатый сосуд, после чего охотничья снасть полагается готовой. Найдя в тамошних лесах место, где дикие обезьяны имеют обычное местопребывания, охотник устанавливает тыкву с кашей под дерево, сам же усаживается в полном спокойствии и бездеятельности в некотором отдалении. Спустя невеликое время с дерева спускается обезьяна, из самых смелых и любопытных, и, унюхав приятный запах свежей каши, обращается к одиноко стоящему предмету. С превеликой осторожностью суёт оная обезьяна в горло сосуда сего палец, разглядывает и облизывает его, обнаруживая не только приятный обонянию зверскому запах, но и радующий сиё животное вкус. Вновь и вновь всовывает она руку свою в горлышко тыквы, извлекая из чрева сего вместилища приятного кушанья, очередную щепоть. Наконец, раззадоренная малостью ухватываемой порции, берёт она полную горсть каши в кулак. Да не тут-то было. Ибо горло у тыквы — узко. И размер его подбирается охотником так, чтобы ладонь обезьянья, собранная щепотью, проходила внутрь сосуда. Кулак же — нет. В недоумении и досаде пытается вытащить обезьяна руку свою. Но кулак, заключённый во чреве сего ловчего приспособления — не разжимает. Ибо тогда и ухваченная в кулаке каша — выпадет. Тем временем охотник, углядевший со стороны тщетные попытки бедного существа освободиться из сей своеобразной ловчей ямы, встаёт с места, неспешно приближается к жертве хитроумного промысла своего, и набрасывает на пойманное животное сети. Даже и видя приближение врага своего, и издавая громкие крики от чрезвычайного страха, обезьяна не разжимает помещённого внутрь тыквы кулака. И становиться добычей ловца. Ибо убежать по ветвям древесным с тяжёлой и твёрдой тыквой на руке она не может. Скинуть с руки предмет сей, не разжавши кулака — невозможно. А разжать кулак полный сладкой каши — выше её обезьяньих сил. Даже под страхом смерти ли, потери ли свободы, мучений и неволи.

— Глава 122

Автор вышеприведённого отрывка был, явно, добрым христианином. То есть о дарвинизме он или — не знал, или — и знать не хотел. Иначе бы обязательно дополнил свой текст какой-нибудь поучительной фразой. Типа: человеки — подобия божие. А ведут себя совсем как макаки азиатские. 193 вида обезьян и только одна — с лысиной во весь рост. Но поведение — сходное. И я, самый лысый из всех лысых обезьян, чувствую так же, как какая-нибудь зелёная мартышка. «Это моя каша. И я её не отдам». Или как мент в роли гоблина: «это наша корова, и мы будем её доить».

Да, у меня больше мозгов. Да, я лучше понимаю охотника из породы «чиновникус руссикус». Я могу лучше предугадать его действия и попробовать разбить, например, ловчий сосуд о голову ловца. И пока у меня есть какие-то шансы вывернуться — я свою «кашу» не отдам. И дело не в злате-серебре, и, уж тем более, не в лесах-перелесках, гектарах-десятинах. Дело в моих людях, в которых я вкладываю свои силы, своё время, свою душу. Свою жизнь. Я — себя люблю. И себя, даже и часть от жизни своей — не отдам. Зазорно мне это, стыдно.