Шанс, в котором нет правил [черновик]

— Мертвецы, — сказал Кессель, протягивая ему кружку с дымящейся жидкостью, ни запахом, ни видом не напоминавшей чай, — совершенно никому ничего не должны. Поверьте мне на слово. А про отрицательный отбор вы, конечно, правы.

Эней принял кружку, кивком поблагодарил и поставил рядом с собой на щербатый бетон.

— Ключевые слова — «а не жрать живых». А уж где им лежать и лежать ли — их дело.

Смотрел он мимо контактеров, на слегка подсвеченные путевыми огнями рельсы.

Габриэлян сидел, грея руки о свою кружку.

— Я хочу от вас, чтобы вы вынули своих из тюрьмы СБ. С шумом, с грохотом, без потерь. Я хочу, чтобы расследование показало, что налет осуществили те же самые люди, что расписывались «Небесной справедливостью». Вернее, я хочу, чтобы господина Ильинского отправили на Луну за служебное несоответствие. И чтобы его преемник точно знал, что безопаснее отпилить себе голову серебряной пилой, чем договариваться с Омском. Я так же не то чтобы хочу, но предпочту, чтобы ваша организация осталась нерасшифрованной и чтобы двое очень умных и опытных старших за Уралом решили, что операция была проведена через «прикормленное» подполье, — он отпил чаю. — Вашей сети не больше трех лет. Особо распространиться вы не успели. Вам нужно время. И информация. А мне еще довольно долго нужна будет возможность снимать головы чужими руками. Если хотите, назначайте цену размена сами. С учетом того, что я тоже не могу производить благодать в промышленных масштабах.

— Вы вообще ее производить не можете, — усмехнулся Эней. — Ни ординарную, ни освящающую. Почему именно «Тэнтю»?

«Молодец», — услышал он в наушнике. — «Ты только что им сказал, что ты католик. Какого черта, спрашивается в задачке?»

— Марка, — ответил Габриэлян. — Вас считают осколочной группой. И очень плотно и упорно ищут. Там, где отметились вы, просто не увидят организованного подполья. А Ильинскому не простят, что он вас упустил.

— Зачем вам это, господин Габриэлян? Лично вам, Вадиму Габриэляну? И лично вам, Эндрю Кесселю? И вашему стрелку? Не сотрудникам аппарата московского гауляйтера, а лично?

Забытая кружка исходила паром рядом у него под рукой, другой рукой он подпер голову.

— По двум причинам, которые касаются вас. В настоящий момент мы работаем на Волкова. Не на Москву, не на СБ, не на старших и даже не на господина советника. А лично на Волкова Аркадия Петровича. Его интересы со временем наверняка войдут в противоречие с вашими, но сейчас такого противоречия нет. Это раз. Что делается за Уралом и на Дальнем Востоке, вы знаете. Вы говорили об отрицательном отборе — это отрицательный отбор в квадрате. А в Аахене нет единства и многие не прочь поэкспериментировать. Я полагаю, что через несколько лет совет Европейской России будет готов на любые, подчеркиваю, любые меры, чтобы не стать частью этого эксперимента. Если, конечно, совет не согнут в дугу раньше. Поверьте, людям подвида rattus famulus тоже не улыбается оказаться в сибирской ситуации.

«Эней, игра стоит свеч, — сказал Антон в наушнике. — Они рискуют, причем от себя лично. А нас они не сдали».

— Поэтому вы взяли на себя разгром «Морены»? — Эней наконец-то отпил из уже остывшей кружки. Жидкость как раз была того градуса, который он предпочитал — уже не обжигающая, но еще горячая. Это был безумно крепкий чай, горький и пряный на вкус — с лимоном, мятой, имбирем и еще чем-то ароматным. — Я распишусь на лбу у господина Ильинского. Но мы с вами останемся врагами.

…А дальше — провалы, пролеты, разъезды, пути, фонари, ночные пространства, пустоты, и пустоши, и пустыри, гремящих мостов коромысла, размазанных окон тире — все это исполнено смысла и занято в тайной игре. И он в предрассветном ознобе не мог не почувствовать вдруг в своей одинокой хрущобе, которую сдал ему друг, за темной тревогой, что бродит по городу, через дворы, — покоя, который исходит от этой неясной игры…

— У меня нет врагов, — сказал Габриэлян. — И уж простите, менять эту ситуацию из-за вас я не собираюсь. Но взаимных обязательств — кроме особо оговоренных — между нами нет, не было и не будет. Поверьте, вы мне — как представитель своего подвида — неприятны не меньше, чем я вам. И примерно по тем же причинам. Да, а что касается «Морены», — Габриэлян улыбнулся, ему нравился чай, ему нравился разговор, ему очень нравился Эней, только совершенно непонятно было как именно он ему нравился. Эней при виде этой улыбки посочувствовал Пятачку — при таких-то слонопотамах никакие бармаглоты уже не нужны. — …То одно зрелище человека, работающего в паре со старшим, стоило того, чтобы вас не выдавать. Ну и то, что файлы остались на месте, я оценил тоже.

— Какие файлы? — спросил Эней. Можно было поклясться, что о файлах он слышит первый раз. — Почему вы называете их «старшими»?

«Потому что они сами так себя называют, — напомнил Цумэ. — А у этих — привычка.»