Шанс, в котором нет правил [черновик]

— Это, — хозяин порта взмахом ладони отогнал метрдотеля и сам вытер салфеткой брюки, — я доэкспериментировался. Подключился сегодня утром к одному перспективному автору — а у него кроме литературного таланта, оказывается, и другие есть.

— Везет вам на талантливых людей, — сказал Корбут. — Почему мне так не везет?

— Потому что вы никого, кроме себя, не замечаете, — сказал Кошелев, протягивая официанту карточку. — Не ждите меня, передайте ее охране, — бросил он, выходя.

— Куда вы так поспешно? спросил Корбут ему в спину.

— Искать таланты.

Он вышел на парковку, выгнал из-за руля водителя и, не дожидаясь охраны, погнал по набережной. Его интересовал даже не сам Мантулов — а именно присутствие, безымянный ужас, накативший вдруг волной. Что ты? — рычал в пустоту Кошелев, содрогаясь от гнева и перегоревшего страха. — Кто ты? Какого черта я тебя боюсь?

Последние подергивания лески доносились со стороны Кировских островов. Мысль о ловушке, о том, что вот она, государева рука, — проскочила и улетела. То, что его ударило, не могло прийти от чужого симбионта. Да и прямое вмешательство в ритуал охоты было делом настолько опасным, что на памяти Кошелева никто никогда и не пробовал. А вот подсунуть врагу вместо карася щуку — это сколько угодно, этим пользовались вовсю. Только щука — тоже съедобная рыба. Гефилте фиш из нее получается замечательно.

Он превысил скорость — и на комм поступали непрерывные сигналы рассерженных снитчей. Потом. Все потом. Все патрули, все штрафы — потом. Сначала — Мантулов. Или тот, кто стоит за ним.

И вообще, черт с ним… это было здорово — нарушать, лететь, срезать углы, туда, к загадке. Если чуть снизить качество зрения, это можно, это легче легкого, улицы снаружи сольются в яркие праздничные полосы. Самое простое, самое элементарное, дешевый азарт — ты убегаешь, я догоняю, но в нем есть смысл, его можно прожить, этот азарт, он приносит радость… И еще азарт смывает накипь, окалину — и становится ясно, что все это время он просто шел в колее, как его собственные жертвы… шел, потому что не мог себе представить ни шаг вправо, ни шаг влево, ни, тем более, прыжок вверх.

Охрана уже поднята, они не успевают, держатся установленной скорости — но так даже лучше. Потому что показать себя всегда стоит — а в заброшенном парке, в той точке, где какой-то шутник поднес сигарету к его паутинке, людей немного, а старших, кажется и вовсе нет.

Нет, Кошелев, несмотря на возраст, не мог еще накрыть такое пространство — но спутники-то на что?

Машина перелетела по мосту через Малую Невку, и остановилась как врытая, на грунтовой трассе, утыканной знаками, предупреждающими о скором начале дорожных работ. Здесь должны были строить фешенебельный жилой комплекс, а пока что дорогу окружали запущенные кусты. Самое место для ловушки.

Кошелев огляделся, сравнивая картину со спутника со своими ощущениями. Теплых тел сравнительно немного. Даже просто мало — для засады. Старших нет. А впереди, в конце тропы, горел высокий белый факел. Немножко слишком высокий для Мантулова — но с другой стороны, если он сам умудрился сбросить поводок и остался, не ушел — то у него сейчас и такой может быть.

Кошелев сделал еще несколько шагов — и увидел человека уже глазами. Это был все-таки Мантулов — его комплекция, его одежда, его взлохмаченная шапка апельсиново-рыжих волос…

— Валерий, — с улыбкой позвал Кошелев.

Мантулов развернулся. Его лицо было совершенно белым, рот — огромным и черным, глаза — две крестообразные дыры в ночь.

Это было настолько неожиданно, что у Кошелева ушло четверть секунды на то, чтобы распознать клоунский грим. И за эти четверть секунды клоун выдернул неизвестно откуда два револьвера и открыл огонь.

Клоун был медленный и неотвратимый — как примитивное пиксельное чудовище в древней игре «Диггер». Кошелев видел каждое его движение — но ничего не мог сделать, потому что пули уже настигли его и ударили в плечо и в грудь. Еще раз. И еще.

Кошелев в одной из ранних книг описал стрельбу «по-македонски», на ходу с двух рук. Он ни разу не видел этого воочию и по молодости просто содрал у Богомолова. Теперь «по-македонски» стреляли в него самого и, Кошелев почему-то хотел запомнить, зарисовать в сознании то, как движется клоун — хотя, казалось бы, зачем? Он ведь не писал давно, очень давно… А сейчас захотелось и откуда-то возникла уверенность — сможет.

Он видел зрачки клоуна и знал, что клоун не видит его самого. Не может видеть — он стреляет на движение воздуха и на звук. Руки рыжего сошлись и разошлись «ножницами», расчерчивая сектор обстрела так, что деваться оттуда было решительно некуда. Пули не причиняли боли — но они тормозили, вбивали Кошелева в воздух, как тяжелые гвозди, и когда револьвер выплюнул девятую, клоун уже видел своего противника.

…Да нет — свою жертву! Это… это, что ли, профессия у нас такая новая завелась — агнец по контракту?