Шаманка

– Нет. Ты же знаешь. Карьера кончена, а миллионер оставил мне на память вот это, – Сандугаш провела пальцами по своим шрамам. – Ну, и кое-какие шмотки. И я не хочу, чтобы эти шмотки были у меня. Но просто вынести их во двор и сжечь – глупо, расточительно и подло по отношению к тем, у кого таких платьев никогда не будет. Да и к тем, кто сочинял и шил эти платья. Поэтому я принесла все тебе. Сама решай, что сделаешь. Перешьешь, себе оставишь, продашь. Ничего не хочу знать. Хоть раздай нуждающимся старшеклассницам.

– Да вот еще… Никому ничего нельзя задаром давать. Только близким. А остальные возьмут, спасибо не скажут и будут еще ждать. И будут считать, что ты им должна, – судя по тону, Рита поняла это на горьком опыте.

– Шила кому-то бесплатно?

– Ушивала одной тут… Многодетной… Двоим… «Онижематери». Сначала – в подарок, чтобы выручить. Потом – в долг. А потом такой хай устроили, что я долг хочу получить. Хотя одной я из своей ткани шила. Но – «онажемать»! Так что никогда больше. Твоим шмоткам найду применение.

– Посмотреть хочешь?

– Очень. Но сначала на тебя.

– А чего смотреть…

– Соскучилась. По глазам твоим. По голосу. Врать, что все не страшно, не буду. Страшно. Убить бы его. Но я ж не заработаю столько, чтобы заплатить. И не найду в Москве… Хотя… Может, тут нанять и оплатить дорогу до Москвы? Но тут – только если каких… непрофессионалов. Поймают. А сидеть еще за то, что было бы справедливой местью…

– Не надо никого нанимать.

– Ты наняла уже?

– Нет.

– Любишь его?

– Нет. Просто я… Я иначе ему отомщу. Ты не слышала, что мы с отцом в лес уходили?

– Слышала. Значит, ты теперь шаман?

– Да.

– Хорошо. Тогда я спокойна. Отомстишь. Отсуши ему яйца нафиг. Для мужиков это страшная месть. И еще – чтобы разорился.

– Я подумаю, – улыбнулась Сандугаш.

– А на пластику деньги есть?

– Отец даст. Я все сделаю, просто… Когда готова буду.

– Я бы как можно быстрее постаралась избавиться от этого всего…

– Рит, я не… Понимаешь… Я не могу лечь в больницу и лежать. Пока не могу, – солгала Сандугаш.

Рита сочувственно кивнула.

– Ну, расскажи уже все. Про конкурс. Как моделью была. И как это – с миллионером… Ну, того…

И Сандугаш рассказала. Все, практически без утайки. Только умолчала про свои сны. И про то, для чего на самом деле нужен был Федор. И про подвал его рассказывать не стала. И про то, как горели ягодицы после порки. Это все было бы для Риты лишним знанием.

А потом они потрошили чемоданы. И Рита визжала от восторга. И едва не плакала, обнаружив, что туфли Сандугаш ей велики на полтора размера. И пыталась вернуть Сандугаш шубу. А потом рассказывала подробно, как она эту шубу расставит, чтобы носить. И как перешьет самые понравившиеся платья. А остальные продаст. И туфли тоже. Придется поехать в Иркутск, тут-то нет ни комиссионок, ни покупателей, но это ничего. Зато на вырученные деньги она сможет наконец купить самую крутую швейную машинку «Janome» и оверлок. И начнется для нее совсем другая, счастливая жизнь.

До позднего вечера они сидели и мечтали.

– А погадать ты мне не можешь? – спросила Рита.

– Нет, к сожалению, не умею, – улыбнулась Сандугаш.

Глава 10

1774 год

Женщин закрыли в подполе. Больше спрятать было негде. Капитанская жена Фаина Лукинична Щербакова с сыном Федей. Мария Григорьевна Краузе, жена поручика, и ее пятнадцатилетняя дочка Маша. Елизавета Андреевна, совсем юная офицера Юркова: она была очень красива, она дрожала и плакала, и Маша тоже плакала, только Фленушка с Марией Григорьевной крепились, видимо, материнство придавало им силы. Из крепостных спустились только двое: Федина кормилица Малаша, его обожавшая, со своей дочкой Катюшей. И Фленушкина нянька Авдотья.

Где-то наверху остались две крепостные девки, полученные Фленушкой в приданое, Акулька и Юлька. Но за них можно было не волноваться. Крепостных пугачевцы не трогали.

Пушки грохотали недолго.

Потом – далекое эхо стрельбы.

Потом – какие-то крики.

Елизавета Андреевна заходилась в рыданиях.

Да, собственно, все они понимали, что это значит. Крепость пала. Просто их еще не нашли.

– Фаина Лукинична, голубушка, вы мне Федечку отдайте. Я скажу, что оба мои. Бывает же так, что родятся сразу и мальчик, и девочка. У нас в роду даже такое было, – сказала Малаша. – Я скажу, что за деток испугалась и укрылась со всеми. А детки оба мои…

– Он ко мне потянется.

– Так и Катенька к вам тянется. А говорить они еще не умеют.

– Кто-нибудь все равно выдаст…

– Бог милостив. Может, и не выдаст. А выдаст, скажу – лжет. Мои оба.

– Малаша, обоих тогда убьют.

– Бог милостив, надо верить…

Фаина Лукинична вздохнула и прижала к себе Федю. Вдохнула аромат его волос. Обнять покрепче и не размыкать объятий… Но Малаша права. Пока он спит – передать ей. Может, удастся обмануть.

У Марии Григорьевны были часы-луковка. Она по ним следила за временем.

После того как стихли выстрелы, полтора часа просидели они в подполе. А потом дверь наверху сорвали и в прямоугольнике света показались лики адовы… У одного – ноздри вырваны, другой – башкир, еще двое – казаки.