Все это было там — и ночные бдения, и вино, и карты, — но не оказалось главным для Федора, хотя в ту пору ему легко было увлечься бытом богемы. К счастью, этого не произошло. И не произошло потому, что главным притягательным центром в «Пале-Рояле» оказались для Шаляпина не новизна столичной художественной среды и не увлекающее поначалу веселое и беспечное времяпрепровождение, а не слишком, быть может, частые часы серьезных бесед с Мамонтом Дальским, который помог ему вглядеться в себя как художника.
Когда через два-три года великая Ермолова увидела Шаляпина в партии Грозного в «Псковитянке» Римского-Корсакова (а происходило это в Московской Частной русской опере) и спросила певца, где и у кого он учился, Шаляпин не задумываясь ответил, что учился он «дальчизму» в «Пале». И разъяснил недоумевающей Марии Николаевне, что имел в виду Дальского и гостиницу «Пале-Рояль»…
Конечно, Мамонт Дальский не учил Федора пению. Конечно, он не готовил с ним новых партий и не корректировал сделанного. Он учил Федора иному: тому, что является единым в оперном театре и драматическом. Он объяснял ему, как от партии, от роли идти к образу.
Шаляпин познакомился с Мамонтом Дальским в пору расцвета этого незаурядного артиста. После пяти лет странствий с провинциальными коллективами Дальский в 1890 году вступил в Александрийский театр и вскоре стал одним из самых популярных актеров этой замечательной по составу труппы.
Его амплуа — герой. Гамлет, Чацкий, Незнамов в «Без вины виноватых», Жадов в «Доходном месте», Глумов в «На всякого мудреца довольно простоты», Самозванец в «Дмитрии Самозванце» Чаева… Это роли разные. Но в каждой из них можно подметить черты личности, выступающей против общепринятых норм, гонимой, бунтующей. Его герои — люди со сложными, противоречивыми характерами, им было тесно, неуютно в привычной среде.
Дарование Дальского в ту пору сочетало в себе черты стихийности и несдерживаемого темперамента с естественностью и правдой чувств. Это покоряло аудиторию, чуткую к силе страсти и напору душевной энергии на сцене, делало Дальского актером, несущим тему бунтарства, и придавало его искусству обаяние чего-то очень современного.
Одной из вершин в его репертуаре был Парфен Рогожин в инсценировке «Идиота» Достоевского. В исполнении Дальского Парфен как бы бросал вызов обществу дворян, аристократов, отстаивая себя как личность, отвоевывая свои права на чувство.
Дальский прослужил на Александрийской сцене десять лет и покинул ее не только потому, что чиновники из театральной дирекции не желали примириться с независимой фигурой этого талантливого актера, не сгибавшегося перед начальством, но и по другой причине. Он был актером-одиночкой. Ему хотелось стать гастролером. По этой стезе он и пошел.
Еще несколько лет его имя гремело во многих городах России. Его дарование было в силе. Но постепенно он стал опускаться. Он деградировал как артист и как личность — на него особенности актерского быта оказали роковое влияние. А помимо этого, анархичность его натуры сказывалась все более и более.
Участие в фантастических коммерческих затеях, нагромождение несерьезных деловых проектов (через его руки прошли огромные деньги, а он остался ни с чем) — все это под конец привело его к творческому и человеческому упадку, тем более что продолжалась крупная азартная игра, жизнь богемы. В дальнейшем, уже после Октября, как всегда «по наитию», без серьезных к тому побуждений, он оказался в рядах анархистов-индивидуалистов. И кончил свои дни так же нелепо и случайно, как прожил значительную часть своей жизни, — в 1918 году Дальский погиб в Москве под колесами трамвая, только что выйдя из дома Федора Ивановича.
Шаляпин познакомился с ним в наиболее значительную пору жизни и творчества этого большого артиста. Вот почему знакомство с ним имело для певца такое значение.
Комната Дальского в гостинице «Пале-Рояль» в те годы представляла своеобразный клуб. Здесь велись бурные разговоры об искусстве, здесь декламировали, пели, спорили о жизни. Шаляпину все это было внове и необходимо как воздух. В альбоме Мамонта сохранялась фотография, где Шаляпин лежит у ног Дальского и преданно глядит ему в глаза. Она относится ко времени их совместной жизни в «Пале-Рояле».
Та помощь, которую Дальский мог оказать оперному певцу, была бы для иного молодого артиста среднего дарования ничтожной, безрезультатной. Но для Федора, который всю жизнь обладал неистощимой силой сосредоточенно-внимательного и жадного слушателя, отдельные меткие советы Дальского являлись важными толчками для самостоятельно развивающейся собственной мысли.
Двумя-тремя тонкими штрихами Дальский намечал контуры образа, который должен быть воссоздан певцом.