Шаляпин

Весной 1928 года писатель совершил четырехмесячную поездку по стране. Выступая с речами, непринужденно беседуя «с народом», с журналистами, Горький отвечал на самые разные вопросы, в том числе и о своем знаменитом друге. «К Шаляпину я отношусь очень хорошо, — признался писатель читателям газеты „Нижегородская коммуна“. — Правда, человек он шалый, но изумительно, не по-человечески талантливый человек». Вернувшись из России, Горький авторитетно сообщил Шаляпину: для возвращения на родину никаких препятствий власти не ставят; его в Москве ждут.

Сопоставление этих двух высказываний Горького в столь тесном временном пространстве озадачивает. Горький — литератор, чуткий к слову, к интонации, смысловому и эмоциональному подтексту, не слышит себя, не чувствует «второго плана» собственной речи. «Правда, человек он шалый», — сообщает Горький широкому читателю, не заботясь о репутации Шаляпина, и в этой шутливо-снисходительной интонации превосходства прослушивается самоуверенная убежденность — но мы-то его конечно же образумим!

Не меньше скрытых и явных смыслов содержит письмо Горького Шаляпину от 15 ноября 1928 года. Казалось бы, прошло всего немногим более года со дня показательно разрекламированного лишения Шаляпина звания народного артиста, а Алексей Максимович сообщает другу: «Очень хотят тебя послушать в Москве. Мне это говорили Сталин, Ворошилов и др. Даже „скалу“ в Крыму и еще какие-то сокровища возвратили бы тебе». Здесь интонация снисходительного покровительства «старших», ироническое упоминание о «каких-то сокровищах» сочетаются с очевидным намеком на свою собственную значимость, на близость к власти, допускающую свободные приятельские беседы с вождями на равных, в ходе которых судьбоносные вопросы гражданства и возвращения на родину решаются легко и просто, за застольными беседами. Впрочем, и в самом деле аргументы Горького и его заманчивые предложения звучат убедительно: если самого Горького одаривают особняком миллионера Рябушинского, усадьбой в подмосковных Горках и виллой в Крыму, а Алексею Толстому жалуют особняк в Царскосельском парке в Пушкине, апартаменты в Ленинграде и Москве и три персональных автомобиля, то почему бы не продемонстрировать высочайшую милость Шаляпину и щедро не подарить ему ранее у него же и отобранное? Да не оскудеет рука дающего…

Но оказывается — желания советских вождей для Шаляпина не священны, он брезгливо отвергает пошлость примитивного подкупа и торга. Реакция «шалого» Шаляпина лишена умиления щедрой барской милостью, она однозначна и трезва. «Насчет скалы и сокровищ — это, конечно, вздор! — отвечает он Горькому. — Скалу я хотел иметь тогда, когда был полон вздорными мечтами о Шильонском замке искусства. Эти мечты утонули, и их уже не вытащить мне ни на какую скалу: на что мне она?»

Однако отношения Алексея Максимовича и Федора Ивановича остаются до поры вполне доверительными, во всяком случае со стороны Шаляпина.

Тем временем миф о «раскаившемся грешнике» никак не выстраивается. Горький раздражен: обещание Сталину не выполнено. Взрыв негодования писателя вызвало переиздание «Страниц из моей жизни» в дополненном артистом варианте, а затем его книги «Маска и душа» — Шаляпин вызывающе открыто демонстрировал достоинство, приверженность к свободе и, наконец, строптивую непокорность, своенравное неподчинение, что было особенно оскорбительно и Горькому, и властям.

…Пока же Горький живет в Италии, в Сорренто, Шаляпин изредка навещает его; встречаются они и в Риме. В Европе интерес к Горькому резко упал, его почти не издают; в трудные моменты Алексей Максимович обращается к другу и всегда получает от Федора Ивановича материальную поддержку. После выхода в Америке «Страниц из моей жизни» Шаляпин посылает Горькому гонорар — 2500 долларов. Но именно эта книга станет поводом к неизбежному осложнению отношений.

Еще в 1926 году Шаляпин узнал о том, что «Страницы…» без ведома авторов выпускаются советским издательством «Прибой». Все надежды Горького могли быть связаны лишь с советскими издательствами, и он прямо пишет Шаляпину:

«Я к этому делу не хочу иметь никакого отношения и от тех американских денег, которые ты мне отчислил на мою долю, — отказываюсь». Шаляпин еще не разобрался в мотивах поведения Горького и с недоумением пишет ему: «Тон твоего письма показался мне обидным. Если я и беспокоился о материальной стороне этой книги, то это было для того, чтобы ты получил несколько тысяч долларов, которые для тебя, вероятно, были бы не лишними».