«На одном Федор Иванович, подняв руки, зевает и потягивается. И подпись: „Рано поутру не будите меня, молоду“. На другом — Шаляпин в роли Еремки; что было на третьем, не помню.
Вручая рисунки, Федор Иванович сказал:
— Вот вам от меня подарок к вашему бенефису. В день спектакля продайте их в зрительном зале. Это увеличит ваши средства.
Спектакль прошел с большим успехом… В антракте, — продолжает свой рассказ В. Я. Яковлев, — стоя на барьере оркестра в зале, я продавал рисунки — подарки Федора Ивановича — на манер американской лотереи. Другой член комитета Е. Воронин собирал деньги в зале и вручал рисунки.
Помню, что нарком А. В. Луначарский сидел в кресле против меня и, смеясь, смотрел, как я, держа рисунок, кричал:
— Кто больше?..»
Но отношения Шаляпина с рабочими сцены, как мы знаем, не всегда складывались столь идиллично.
Весной 1918 года в стране наступил продовольственный кризис. Дирекция Мариинского театра искала возможность обеспечить хотя бы минимумом продовольствия всех работников театра. Весьма показательно заявление, которое подписал Шаляпин вместе с другими руководителями театра: «Считая себя обязанным по мере сил содействовать обслуживанию запфронта… члены дирекции отказываются от пайка, чтобы увеличить число пайков, могущих быть выданными работникам театра (не артистам)».
Доминанта новой социальной роли Шаляпина — присуждение звания народного артиста. Импровизация увлекающегося наркома Луначарского оказалась, вероятно, неожиданной для него самого, она родилась в ходе очередного «выступления перед демократической публикой» Мариинского театра. В антракте после первого акта «Севильского цирюльника» из гримерной срочно вызвали на сцену Шаляпина. Луначарский тут же перед занавесом на публике поздравил артиста. Видимо, Луначарскому потребовалось время, чтобы убедить власти легитимизировать свой душевный порыв, потому что официальное постановление появилось почти через месяц — 13 ноября 1918 года: «Совет Народных Комиссаров Союза коммун Северной области постановил в ознаменование заслуг перед русским искусством — высокодаровитому выходцу из народа, артисту Государственной оперы в Петрограде Федору Ивановичу Шаляпину — даровать звание Народного артиста. Звание Народного артиста считать впредь высшим отличием для художников всех родов искусств Северной области и дарование его ставить в зависимость от исключительных заслуг в области художественной культуры». (Заметим: слово «республика» нигде не упоминается, не очень понятно, как и когда оно появилось. Пока же Шаляпин, строго говоря, — народный артист «губернского масштаба» — Северной области России.)
Сигнал официального признания дал толчок новым награждениям: уже через три дня общее собрание артистов — солистов театра даровало Шаляпину звание заслуженного артиста государственных театров. Положение обязывает — теперь «Дубинушка» становится ритуалом, по идеологической весомости она уступает только «Интернационалу». Всё это не мешает производить обыски, реквизировать «излишки имущества», подарки публики, столовое серебро и пр. Особняк на Новинском бульваре превращен в перенаселенную коммунальную квартиру. Шаляпин, прежде открытый, жизнерадостный, становится мрачным, подозрительным — всюду сыск, доносительство, аресты. Он боится за судьбу близких и не устает предупреждать Иолу быть крайне осторожной.
Любопытную заметку поместила газета «Вечерние вести» 20 июня 1918 года:
«Позавчера Ф. И. Шаляпин, проезжая ночью около Страстного монастыря вместе со своим неизменным спутником И. Г. Дворищиным, был неожиданно остановлен патрулем. Ссадив Шаляпина и его спутника по разные стороны извозчика, патруль произвел тщательный обыск оружия, которого у обоих не оказалось. Предъявленный на прощание Шаляпиным паспорт смутил товарищей, и они поспешили извиниться».