Шаляпин

А. В. Луначарский также констатировал несомненный взлет театральной жизни: «Никогда ни в одном культурном городе не было такого высокохудожественного, такого безукоризненного репертуара». И в самом деле, в московском Малом театре шли восемь пьес Островского, «Горе от ума» Грибоедова, «Плоды просвещения» Л. Толстого, «Старик» Горького, пьесы Лопе де Вега, Мольера. Московский Художественный театр показывал инсценировку «Села Степанчикова» Достоевского, «Синюю птицу» Метерлинка, «У жизни в лапах», «У врат царства» Гамсуна, «Три сестры» и «Вишневый сад» Чехова, «На дне» Горького, «Смерть Пазухина» Салтыкова-Щедрина, «На всякого мудреца…» Островского, «Горе от ума». Луначарский доволен: «Надо заботиться о том, чтобы лучшие произведения мировой литературы доходили до пролетариата с известным комментарием».

К. С. Станиславский позднее писал:

«Грянула Октябрьская революция. Спектакли были объявлены бесплатными, билеты в продолжение полутора лет не продавались, а рассылались по учреждениям и фабрикам». Об этом вспоминал и Ф. И. Шаляпин: «Напрасно думают и утверждают, что до седьмого пота будто бы добивался русский народ театральных радостей, которых его раньше лишали, и что революция открыла для народа двери театра, в которые он раньше безнадежно стучался. Правда то, что народ в театр не шел и не бежал по собственной воле, а был подталкиваем либо партийными, либо военными ячейками. Шел он в театр „по наряду“».

Действительно, «новая публика» распределялась в театры по усмотрению властей, но тем не менее и активность «старых зрителей», добровольно обеспечивающих аншлаги «своих» театров, в эти годы никоим образом не стоит недооценивать. «Нового зрителя, пришедшего в театр, можно только приветствовать, — писал А. Южин осенью 1918 года. — Для актера нет большего наслаждения, чем играть перед аудиторией, открывающей перед ним свои чуткие к прекрасному сердца». Впрочем, радуясь новой публике, Южин тем не менее серьезно опасался и «партийных шор», способных разрушить хрупкую гармонию отношений сцены и зала, складывающуюся в Малом театре.

Английский писатель Герберт Уэллс, посетивший Россию в 1920 году, был поражен насыщенностью театральной жизни российских столиц:

«Наиболее устойчивым элементом русской культурной жизни оказался театр. Здания театров оставались на своем месте, и никто не грабил и не разрушал их. Артисты привыкли собираться там и работать, и они продолжали это делать; традиции государственных субсидий оставались в силе. Как это ни поразительно, русское драматическое и оперное искусство прошло невредимым сквозь все бури и потрясения и живо по сей день. Оказалось, что в Петрограде каждый день дается свыше сорока представлений, примерно то же самое мы нашли в Москве… Пока смотришь на сцену, кажется, что в России ничто не изменилось; но вот занавес падает, оборачиваешься к публике, и революция становится ощутимой».

И в самом деле, «обернувшись», Г. Уэллс увидел не нарядную публику в вечерних туалетах, а пеструю толпу рабочих, красноармейцев, краснофлотцев, совслужащих, учащихся, пришедших на спектакль, как правило, по разнарядке.