Александр Рафаилович Аксарин, предприимчивый театральный делец, знал, как обеспечить успех спектаклю. Одновременно с антрепризой в Народном доме Аксарин содержал в Москве театр «Эрмитаж». Его не слишком заботил художественный уровень спектаклей. Как отмечали рецензенты, оперы ставились «грубо, безвкусно, по-мещански». Это относилось и к декорационному оформлению, обычно примитивному по замыслу и исполнению. Аксарин прежде всего коммерсант, в нем не было ничего общего с С. И. Мамонтовым или С. И. Зиминым — искренними и вдохновенными энтузиастами искусства. Газеты и журналы не без ехидства рассказывали об удачных аферах Аксарина: в 1916 году он на три года откупил цирк за 8700 рублей в год, а потом переуступил его прежнему арендатору Чинизелли за 100 тысяч рублей.
Однако привлечь в театр публику Аксарин умел. В его антрепризе служили замечательные певцы Л. В. Собинов, И. А. Алчевский, Ф. И. Шаляпин, и огромный неуютный зал петроградского Народного дома был всегда переполнен. Молодежь сидела на ступеньках, в проходах — ни транспортная разруха, ни мрак неосвещенных улиц, ни многочасовое ночное дежурство в ненастную ночь перед открытием кассы не были помехой. Цены на билеты Аксарин устанавливал высокие, «шаляпинские», но при этом несколько рядов галерки отдавались зрителям бесплатно. На эти места стремились попасть толпы дежуривших ночами студентов, курсисток, гимназистов, молодых служащих, рабочих.
По инициативе Горького Шаляпин выступил в Народном доме в бесплатном спектакле для рабочих — в «Борисе Годунове». «Петроградские ведомости» поместили 12 апреля 1915 года развернутый репортаж критика Э. Старка: «Атмосфера, окружавшая этот спектакль, была полна необычайного обаяния. Впервые это помещение видело в своих стенах настоящий народ, представлявший собою коллективного зрителя, имевшего общую душу. Это был такой зритель, какого ни один артист никогда перед собой не ощущает. И какая должна была установиться прочная гармоническая связь между душой этого артиста, облегчая последнему задачу воплощения сценического образа, вознося его творчество на легких крыльях к достигнутым, быть может, раньше высотам художественного совершенства!
Это чувствовалось по тому громадному подъему, с которым Шаляпин играл Бориса Годунова…
И, созерцая это зрелище, прекрасное по одухотворяющей его идее, хотелось думать, что это не в последний раз, что оно повторится еще и еще, что оно войдет в законный обиход жизни артиста. Нет памятника лучше, выше, благородней, чем тот, который этими спектаклями Шаляпин еще при жизни может воздвигнуть сам себе… Я думаю, я убежден, что познавший высшую славу артист, снискавший удивление своему таланту во всех концах света, счастливейшие минуты за свою жизнь пережил лишь на этом спектакле, в воскресенье, и наибольшее удовлетворение от своего творчества получил тогда же. Шаляпин должен был понять, что тогда впервые яркий свет его искусства блеснул для тех людей, согрев их душу, которые в своей жизни видят так мало радостей, так мало красоты и так много скорбного труда. И если этот краткий, по сравнению с целой жизнью, миг Шаляпина согрел существование этих рабочих людей, то в этом он обрел себе награду превыше всех, какие имел за всю свою долгую артистическую карьеру. Повторяю, это было прекрасно, значительно и незабываемо».
Событием для театралов стало выступление Шаляпина в партии короля Филиппа II в опере Верди «Дон Карлос». Насыщенность музыкальной драматургии позволяла певцу развернуть в полную силу свое трагическое дарование. Внешняя монументальность, величественность Филиппа органично сочеталась с эмоциональной динамикой, с развитием трагической темы спектакля. «Его Филипп казался сошедшей со старинной картины фигурой или ожившей мраморной статуей, — вспоминал певец С. Ю. Левик. — Все было значительно в этом образе: большая четырехугольная голова, обрамленная бородкой, как будто каменное лицо, чаще тусклые, чем горящие, глаза с тяжелым взглядом, тяжелая, медлительная поступь, прозрачные, как бы просвечивающие холеные руки с цепко загнутыми длинными пальцами. Король немолод, но держится очень прямо. В поворотах головы, во всем его облике есть что-то явно подозревающее. Трость толста и как будто нужна только для устрашения. И в то же время король глубоко несчастен…»
Положение гастролера позволяло Шаляпину выйти за пределы Мариинского и Большого театров, выступать с разными труппами, с молодыми певцами и режиссерами. Поэтому объяснять его уход в частные театры только материальными соображениями было бы неверно. В Москве артист пел в Частной опере С. И. Зимина, чей театр с успехом конкурировал с Мариинским и Большим. В труппе большое внимание уделялось драматическому исполнению, сценическому ансамблю.